Ольга Погодина - Золотой фазан

- Эх! — сказал он, наконец остановясь и дождавшись, когда Коля его нагонит, — Упустили! Остаться бы еще с неделю, — нашли бы, нашли обязательно! Но ничего, эти зверюги здесь повсюду! И на Ханке, как мне сказывали, тоже шалят, только что не в дома заходят. Еще, даст Бог, свидимся!

Следующим пунктом их путешествия Николай Михайлович наметил гавань святой Ольги. Покидать Александровку не хотелось и ему, однако никакие тяготы зимнего пути не могли заставить его отступить от задуманного. Запасшись продовольствием да немного откормив лошадей, 25 ноября путешественники вышли на тропу. Путь их снова лежал вдоль побережья. То вскарабкиваясь на вершины сопок — или, как их сдесь называли, гольцов, — то спускаясь в долины речек, они упрямо пробивались вперед. Накопившаяся усталость сводила на нет вечерние разговоры. По пути попадались много кедрачей, где с ветвей гроздьями свисали шишки. Николай Михайлович и Коля сбивали их зарядом дроби, и теперь целые вечера проводили за «сибирским разговором» — щелкали орехи, изредка перебрасываясь парой фраз.

Тропинка часто шла самым берегом моря. Резкий холодный ветер сбивал с ног, и, когда случалось хоть немного отойти вглубь материка, Коля вздыхал с облегчением. Но однажды, глянув с обрыва в тихий пустынный залив, Коля так и обмер: поверхность воды бороздили какие-то невиданных размеров черные рыбины. Коля видел блестевшие в неярком солнце гладкие черные спины да мощные всплески хвостов.

— Это киты, — подошедший Николай Михайлович остановился рядом и они, забыв об усталости, долго любовались тем, как киты резвятся на мелководье, выпуская в воздух с шумным фырканьем водяные фонтаны.

Какая она разная, наша Россия, — насмотревшись, выдохнул Коля, — Каких только чудес в ней нет! И снег, и пальмы, и тигры, и моржи. Рыбы эти…как их….калуги. А вот еще и киты. Чудно!

Да, — Николай Михайлович улыбнулся, — Мальчишкой я отдал бы все на свете, только чтобы попасть в далекий тропический рай, и увидеть своими глазами львов, и антилоп, и прочие диковины. А теперь не надо мне тех дальних стран. Хочу чудеса в своей открывать, да людям о них рассказывать. Потому что страна наша Россия такая огромная, что люди наши обыкновенные и представить себе не могут. Заморский хлам втридорога хватают, а свои сокровища под ногами не могут разглядеть. Или нагнуться не желают, — тихо добавил он, чуть помолчав.

120 верст до гавани святой Ольги прошли за десять дней, и вышли туда 7-го декабря. Путь этот пролегал по совершенно пустынным местам, ночевать приходилось постоянно в лесу. И люди, и лошади до того устали и замерзли, что впали в какое-то безразличное оцепенение. Ласточка поранила себе лапы на обледенелой тропе, и Коле пришлось взять ее к себе в седло, где она сидела смирно по нескольку часов, чуть подрагивая ушами на лесные шорохи. Даже Николай Михайлович с его железной волей и неугомонным характером перестал по обыкновению рассказывать смешные или занимательные истории (а рассказчиком он был таким, что обо всем забудешь!), которыми при ночевках в лесу считал своим долгом развлекать своих спутников. Один из солдат еще к тому же начал кашлять, простудившись на пронзительном ветру, налетавшему с моря.

К счастью, начальник поста лейтенант Векман оказался до крайности радушным хозяином, без разговоров разместив у себя в доме усталую экспедицию, до отвала накормив их горячими щами и отпарив в бане так, что Коля еле смог дойти до приготовленной для него кровати. Ему снился Иркутск и мать, заботливо укрывающая его теплым одеялом. Проснувшись, Коля не мог удержать горячих слез благодарности за ее тихую каждодневную заботу, цену которой он познал только сейчас, в немыслимых трудностях этого зимнего перехода.

Аким, — солдат, заболевший накануне, — наутро был весь красный и лихорадил, и Векман взялся ухаживать за ним сам, так как местный доктор умер, и даже трех его малолетних дочерей пришлось приютить тому же холостому лейтенанту.

Поскольку из-за Акима пришлось задержаться, Коле, а больше всех, конечно, Ласточке, нашлось время подружиться с девочками, которые, чуть пообвыкнув, буквально облепили ее. Было им семь, пять и три годика: кудрявые, с большущими карими глазами, до того печальными, что за сердце брало. Даже Николай Михайлович, который «терпеть не мог сантиментов» дрогнул и по очереди покачал каждую на коленке, приведя их в сумасшедший восторг.

— Все бы ничего, — виновато улыбаясь, говорил на это Векман, — Да срок моей службы вышел, уезжать мне надо до Нового года. А только на кого я их тут брошу-то? И с собой как по такому морозу потащу? И куда? Во флот? Право, не знаю…