Ольга Погодина - Золотой фазан

Толпа, куда более дружелюбно настроенная, проводила их до самого причала. Лодка снялась с места и поплыла, а Николай Михайлович, встав на нос, словно горделивый капитан «Алеута», картинно вытянул вперед руку, пока их было видно с берега. Потом сел, усмехнулся:

— Ну что, хорош был спектакль? Надолго нас запомнят. И надо, чтобы запомнили. Долго потом рассказывать будут, как ты, Семен Лукич, вприсядку пошел. Спасибо, брат! Иногда такая присядка дороже стоит, чем сто наиважнейших бумаг! Потому что душу народам чужим открывает! Через всякое дипломатическое вранье, через косноязычие и суеверия, — нашу, русскую душу!

— Выступаем 16 октября, — сдвинул брови Николай Михайлович, — Эту дату я началом экспедиции наметил, и отступать не намерен. Насиделись уже, наспались на перинах, довольно! Ни дня больше медлить нельзя! Зима не за горами, и хоть здесь мы на широте Франции, да только, сказывают, морозы здесь архангельские!

Николай Михайлович, подождать бы, — Коля смотрел виновато, — Невозможно на деньги, что вы мне выдали, необходимое раздобыть! Все — ужасная дрянь, и по ценам самым безбожным! Не могу я эту гниль и слякоть нам в дорогу покупать. Разве это у них седла? Рухлядь, а не седла, а стоят с коня! Разве это пеньковые веревки? Да в них пенька сгнила еще до того, как пароход из Кронштадта сюда вышел. Из соломы эту пеньку делали! Кожа на ремни вся потрескавшаяся какая-то! На ветер выброшу деньги ваши, если куплю!

Покупай, кому говорят! — рыкнул на него Николай Михайлович, — Неоткуда здесь добротным вещам взяться! Нету здесь еще хозяев, одни госпитаки!

Этим местным словцом, слышанным Колей еще на Уссури, обозначалась здешняя голытьба, неприкаянные души, оставленные в Уссурийском крае волею судеб или соблазненные пособием в 130 рублей для остающихся здесь на жительство. Таких госпитаков было в местном русском населении куда больше, чем крестьян, и тем последним много доставалось от них. Коля с болью вспомнил Уссури, Настасьины отчаянные глаза. К горлу подкатил комок, он сглотнул.

— Как скажете. У русских вообще ничего брать нельзя. Разве только легавую, — тут, как вы и сказывали, капитан «Алеута» верную наводку дал. Продают нам молодого кобеля, настоящего легавого, без примеси. Не шерсть — шелк натуральный. Завтра иду забирать!

Хорошая новость, — Николай Михайлович широко улыбнулся. — Всю дорогу от самой Шилки думал, где б хорошую собаку достать! На Уссури и смотреть на этих несчастных псов больно, на Ханке собаки неплохи, да все больше лайки, повадка у них иная, и брехливы больно, а тут такая удача! Сам завтра с тобой пойду! Не могу устоять, хочу чтоб носом мокрым мне в ладонь тот щенок ткнулся, чтоб за хояина признал! А что с остальным?

Манзы китайские тоже дерут три шкуры, но в манчжурском Чун-Хуне, по слухам, можно раздобыть сносных к дороге лошадей. Ремни и веревки могу взять у корейцев, там они на полкопейки дороже, а вот пропускная бумага может на целых десять дешевле выйти, если у тех же китайцев купить. Только вот беда — нельзя тащить ее за собой в зиму, придет же в негодность…

Покупай, а я уж разберусь, как быть, — махнул рукой Николай Михайлович и разбраженно дернул себя за чуб, — Чорт знает что! Месяц уже сидим тут! Можно уже корни пустить со скутотищи. Одно спасение — верный брат мой штуцер да гон у оленных. И какой! Эх, как на рассвете гремит лес от изюбров, Коля! Век бы слушал!

Коля улыбнулся. Он знал, что стоит Николаю Михайловичу заговорить хотя бы об охоте, это сразу его возвращает в хорошее настроение. А уж если после рассветной вылазки придет окровавленный, счастливый, да кивнет, — мол, берем волокушу, идем забирать добычу, — так тут и все ему нипочем. Счет деньгам Николай Михайлович на самом деле не любил: как человек легко увлекающийся во всем, с деньгами обращался то излишне скупо, считал их до копейки, а то, наоборот, не обращал на них никакого внимания, спокойно наблюдая, как они утекают. Это последнее случилось с ним в Новгородской гавани, и Коля был принужден даже взять дело в свои руки. Как оказалось, Николай Михайлович только вздохнул с облегчением и со всем освободившимся рвением предался охоте и беседам с местными охотниками, от которых и впрямь можно было разузнать пропасть интересного.

Однако и здесь Николай Михайлович мало помалу заскучал, и вот уже снова рвался в дорогу. 16 октября он, Коля и двое солдат, на шести вьючных лошадях покинули гостеприимный залив Посьета, чтобы пройти пешей тропой во Владивосток, а оттуда в гавань Ольги, где имел Пржевальский служебное задание. Солдаты вели лошадей, Николай Михацлович шел впереди с ружьем, а Коля замыкал шествие вместе с Ласточкой — так Николай Михайлович назвал купленную молодую легавую суку. На нее оба путешественника не могли нарадоваться — сноровистая, сильная, отлично выученная, — одним словом, Ласточка! С первого дня она признала в Николае Михайловиче строгого хозяина, а в Коле — наперсника и друга и теперь резво бежала рядом, время от времени забегая вперед и проверяя, не позовет ли хозяин поохотиться.