Николай Алексеев - Игра судьбы

Этим событием началась война Турции с Россией.

Русские стали спешно делать военные приготовления, но полагали, что ранее весны Турция не приступит к военным действиям. Однако предположение не сбылось; 15-го января 1769 года крымский хан Крым-Гирей с семидесятитысячным войском перешел русскую границу у местечка Орел и вторгся в елизаветградскую провинцию, предавая все огню и мечу. Это вторжение замечательно тем, что оно стало последним в русской истории татарским нашествием.

Старик капитан Василий Иванович Кисельников, сделав обычный вечерний обход своего хозяйства, которое было не многосложно, однако все же требовало зоркого хозяйского глаза во избежание упущений, возвращался домой. Он был, несмотря на свои шестьдесят лет, бодр и свеж, хотя спина, правда, несколько ссутулилась, а заячий тулупчик, который он любил больше всяких шуб, в последнее время как будто стал казаться ему менее теплым. Из-под высокой бараньей шапки, сшитой из отборной домашней овчины, выглядывало сухощавое лицо, украшенное длинными, щетинистыми и колючими усами, которые капитан дозволял себе носить вопреки обычаю, по вольности дворянства; бороду он брил, но не часто, и седые иглы топорщились на подбородке. В одной руке старика была палка, в другой — чубук, который он то и дело прикладывал к губам, после чего выпускал синеватое облако дыма.

Подойдя к дому с густо покрытой снегом крышей и окруженному тесным кольцом изб, Кисельников вошел было на крыльцо, но остановился и обернулся. Вдали заходило солнце. Несмотря на половину января, в воздухе уже чувствовалась какая-то не зимняя мягкость, и огромные блестящие сосульки, свесившиеся по краям крыш, доказывали, что днем солнце работает усердно; чувствовалось, что здесь — не север, а благодатный юг.

«Слава Богу, как будто уже чуть-чуть весной попахивает, — думал старик, потягивая чубук. — Приходила бы поскорее!.. Зимой, слов нет, тоже не худо. Что же худого? Хоть бы, к примеру, сейчас. Погода — чего лучше: прогулялся, кости поразмял, а потом домой, чайком побалуюсь, ну и наливочки хвачу — пора бы мне оставить это баловство, старому греховоднику, — а там на теплую лежанку. Перина мягкая, лампадочки тихонечко светят. Сладко станет, так томно… А весной все же лучше. Птички одни… Хороший у нас край, добрый край! Ну, конечно, без труда да прилежания тоже ничего не выйдет».

И быстро пронеслась в памяти старика картина его первого приезда сюда.

Пусто, безлюдно. От деревни до деревни чуть не по сто верст. Народ разношерстный: и серб тут, и всякий иной. Не понравилось было Василию Ивановичу, но скрепил сердце, нашел бывалых людей, благо Елизаветград всего в трех верстах. Спросил совета, стал по малости заводить хозяйство. Людишек на выводе купил, жену с сыном выписал, и теперь хуторочек на заглядение. Деревенька стала хоть куда, вот и крест на колокольне блестит. Церковку-то уж после жениной смерти выправил.

Вспомнил капитан о жене, и лицо у него омрачилось.

«Эх, женка, женка! Была бы ты жива, мне бы и умирать не надо. Жили бы мы с тобою. И сын у нас молодец! — подумал он и снова поморщился. — Хотя не совсем».

Вспомнилось ему недавнее, крайне бестолковое, но беспокойное письмо Михайлыча.

«Н-да. На поединок с князем! Сорвиголова малый!.. Ну и на отдых не пойти ль?»

Издали донесся звон поддужного колокольца.

«Едет кто-то? Не ко мне ль? — подумал капитан и прислушался, пригляделся. — Да это Воробьевы».

Вскоре на широкой снежной равнине вырисовались запряженные тройкой сани, быстро приближавшиеся к усадьбе.

«Они и есть!» — распознал приближающихся Кисельников и крикнул:

— Игнат!

Из двери одной из лачужек, служивших жильем для рабочих, выскочил лохматый парень.

— Отвори ворота гостям, — приказал Василий Иванович.

Тройка уже была близко. Игнат побежал к воротам и широко распахнул их. Сани быстро въехали на двор.

— Наше вам, — сипловатым баском промолвил маленький, круглолицый старик, закутанный в волчью шубу.

Хозяин пошел к нему навстречу.

— Что запропал, Евграф Сергеевич? Каждый день я тебя поджидал. И что у тебя за дела такие? — заговорил Кисельников, тряся руку гостя.

— Ну; уж и заворчал! Экий нрав! Дела! А если у меня ломота? Полинька! Да чего ты там возишься?

Из саней неловко вылезала девушка, путаясь в длинном салопчике.

— Сейчас, папенька! — ответила она, и ее голосок прозвучал, как колокольчик. Из-под атласного капора лукаво глянули бирюзовые глаза, и она добавила, улыбаясь: — Я ведь не такая прыткая, как вы.