Анатолий Рыбаков - Прах и пепел

— Правильно, правильно, только я думаю, Мише хватит. — Саша переставил рюмку Каневского себе. — Не возражаешь?

— Пожалуйста, — скривил губы Каневский, — могу пить, могу не пить.

— Закусывай! Видишь, какая у тебя котлетка? С жирком. Меня один старый шофер учил: закусывай жирненьким и пьян не будешь.

— Это точно, — подтвердил Леня, — жир впитывает в себя алкоголь, не дает ему проникнуть в организм.

— Пожалуйста. — Каневский склонился к тарелке. — Закусывать так закусывать, жирненьким так жирненьким.

Слава богу! Кажется, не надрался, аккуратно уминает свиную отбивную.

— Я хочу продолжить свой тост. — Глеб снова поднял рюмку. — Значит, за процветание западноевропейских танцев среди всех народов Башкирской республики: башкир, татар, русских, украинцев, евреев, черемисов, мордвы, чувашей и так далее… Некоторые на нас косятся, мол, халтурщики, люди вкалывают на производстве, а вы ногами дрыгаете, деньгу сшибаете. Нет, дорогие! Мы — люди искусства, социалистической культуры, социализма без культуры не бывает!

— Непонятно, о каком социализме вы говорите, — сказал вдруг Каневский.

— То есть как?! — опешил Глеб. — Я говорю о нашем социализме, который победил в нашей стране.

— Социализм не может быть наш или не наш, — глядя в тарелку, сказал Каневский, — социализм — это абсолютное понятие. Немецкие фашисты тоже называют себя социалистами. Вообще, пока существуют армия, милиция и другие средства насилия, нет социализма в его истинном значении.

Глеб растерянно молчал, потом заулыбался.

— Смотрите-ка, Каневский, оказывается, теоретически подкованный товарищ, а я и не знал.

И заторопился:

— Ладно, ребята, давайте по последней.

Все, кроме Каневского, допили. Глеб потребовал счет, объявил, сколько с каждого, все выложили деньги. Вышли на улицу. Было часов десять вечера. Моросил дождик Каневский нахохлился, поднял воротник пальто.

— Ну, кто куда? — не то спросил, не то распрощался таким образом Глеб и пошел с Сашей.

Пройдя несколько шагов, спросил:

— Что скажешь, дорогуша?

— Ты о чем?

— О Каневском. Построить социализм в одной стране невозможно. Это ведь теория Троцкого. Вспомни, дорогуша.

Глеб прав, но не хотелось топить Каневского.

— Он говорил не о нашем, а о немецком, фашистском государстве.

— Нет, дорогуша, меня на кривой кобыле не объедешь! Как он сказал? Вообще нет социализма, пока существуют армия, милиция… Заметь, не «полиция», а «милиция»… Дорогуша! Это же про Советский Союз сказано.

— Милиция, полиция, подумаешь! Не строй из мухи слона.

— А если эти слова завтра станут известны там, — он кивнул в сторону улицы Егора Сазонова, где находился НКВД.

— Откуда они станут известны?

— Откуда? От верблюда! Допустим, от меня.

— Вот как?!

— Да, да! Разве ты все обо мне знаешь? А может быть, и от тебя!

— Даже так?!

— Да, дорогуша, даже так. Я тоже не все о тебе знаю. А возможно, от Лени. Мы оба его не знаем. Или от самого Каневского. Кто он такой? Нас потащат и спросят: говорил он такое? Говорил. Почему не сообщили? Вот тебе и статья: за недонесение. В лучшем случае. А в худшем — троцкистская группа.

Глеб вдруг остановился, повернул к Саше налитое кровью лицо, затряс кулаками, чуть не закричал:

— Мне иногда реветь охота, как голодной корове! Позвали человека в компанию, ну, посиди тихо, спокойно, проведи время по-человечески, в кругу друзей… Нет, надо болтать черт-те что, выпендриваться, подводить людей под монастырь!

Саша впервые видел его в таком состоянии.

— Успокойся, — сказал Саша, — я не вижу причин для истерики. Чего испугался, подумаешь! Держи себя в руках. Такие дела раздуваются людьми с перепугу, а потом они сами от этого и страдают.

Они дошли до угла.

— Мне сюда, — неожиданно спокойно сказал Глеб.

— Ты все же подумай над тем, о чем я тебе говорил.

— Обязательно, дорогуша, обязательно, — пообещал Глеб.

— Выспись и утром на свежую голову подумай.

— Так и будет, дорогуша. Опохмелюсь и подумаю.

Глупая история. Каневский — дурак и псих. Нарвется когда-нибудь и других подведет. Но сегодня разговор был чепуховый. И если Глеб не будет трепаться, на этом инцидент закончится.

Инцидент на этом не закончился.

Дня через два у Саши появился новый аккомпаниатор: Стасик — пианист и баянист, веселый, расторопный паренек. С работой освоился сразу, где-то поднатаскался. Но, как и Леня, «слухач» — ноты читать не умел. Естественно, той игры, того изящества, что у Каневского, не было и в помине.