Борис Тумасов - Усобники

Вошли княжичи, поклонились боярам, по истоптанному ковру приблизились к отцу, поцеловали его жилистую руку. Даниил, указав им на кресла рядом с собой, спросил:

— Поди, не догадываетесь, зачем званы?

И был его вопрос не только к сыновьям, но и ко всем.

— Значит, дело важное, коли собрал, — хором заговорили бояре. — По-пустому не покликал бы.

Даниил печально усмехнулся:

— Да уж серьезней нет, — и ласково посмотрел на сыновей.

Вот они, его дети Юрий и Иван. Кто они для княжества Московского будут — надежда его или позор, каким стали они с братом Андреем для отца, Александра Ярославича Невского? Жаль, поздно он, Даниил, о том задумался. И, остановив взгляд на Юрии, князь сказал:

— Сколь раз говаривал я, жизненная дорога человека ухабиста, но она имеет конец. Подходит к концу и моя, а чтоб не оборвалась она для вас нежданно, хочу наказ оставить.

В гридницу неожиданно вступили переяславский посадник Игнат с боярином Силой, усталые, запыленные. Отвесили князю низкий поклон. Даниил посветлел лицом:

— Спасибо, переяславцы, что откликнулись на мой зов.

— Прости, княже, задержались в дороге.

— Не с подворья же московского. Хотел, чтоб вы, переяславцы, меня тоже выслушали и всем боярам слова мои передали. Садитесь, товарищи мои, бояре переяславские.

Тихо в гриднице, разве что скрипнет лавка под чьим-нибудь грузным телом да с княжьего двора донесется шум. Скорбны боярские лица: никто не ждал такого разговора, — а князь продолжал:

— Какие слова я сказывал, не впервой от меня выслушивать, и вам, сыновья, говорил не единожды. Песок часов моих пересыпался, настала пора изъясниться, чтобы все знали, чего я жду от сыновей своих. Воля моя, как им княжить.

Даниил медленно закрыл глаза, долго молчал. Но вот он оторвался от раздумий:

— Московскому и Переяславскому княжествам едиными быть, не дробить. Юрию княжить, Ивану удела себе не требовать. Порвете княжество, то к добру не приведет. Решайте, сыновья мои, все сообща, без обид, я о Москве мыслю. Вы, бояре, уразумели, о чем реку?

— Слышим, княже, как не слышать.

— Слова твои, Даниил Александрович, от разума, нам ли в них сомневаться?

— Чай, не забыли вы, други мои, каким Московское княжество было, когда меня отец на него посадил? Корзном накрыть — и весь сказ. А у дружинников мечи ржавые, копья тупые, колчаны пустые и вместо брони кафтаны. Да и какая дружина, едва ли полсотни гридней. Ныне молодцы на подбор, что в Москве, что в Переяславле. Оружие — сабли легкие, копья острые, у лучников стрел вдосталь, воины в броне. Поди, помните, как недругов на Оке били, за Коломну сражались? И татары не спасли князя Рязанского. А отчего? От единства нашего! В кулак собрались.

— Ужели, отец, мы по-иному мыслим? — поднял брови Юрий.

— Верю, сыне, однако конь о четырех ногах, да спотыкается.

Тут княжич Иван голос подал, и была в нем печаль:

— Скорбно нам было слушать тебя, отец, когда повел ты разговор о конце жизни. Живи долго. А наказ твой мы не нарушим, бремя власти на двоих делить станем. Верно, Юрий?

Юрий кивнул согласно.

Князь Даниил ласково посмотрел на меньшего сына:

— Мудрость в словах твоих, Иван. Коли так, быть ладу меж вами, братьями. Когда же случится размолвка, не решайте спор сгоряча, дайте остыть страсти. Злоба не к добру… О чем еще мои слова? Уделу Московскому расти, шириться. Я то предвижу. Отчего, спросите? Ныне ответить не смогу, но чую — истину глаголю.

Опустились сыновья на колени. Даниил положил ладони им на головы:

— Когда смерть примет меня, унынию не предавайтесь: живой о живом думает. Помните, ничто не делает человека бессмертным. Княжить по разуму старайтесь, чего не всем и не всегда доводилось. Я ведь знаю грехи свои и буду просить у Всевышнего прощения…

Расходились бояре, покидали гридницу потупясь. Каждый из них не один десяток лет служил князю Даниилу, настала пора прощаться…

Последними вышли сыновья. Глядя им вслед, Даниил подумал: «Лишь бы не растрясли, что нажито, удержали и приумножили…»

С рождения человек обречен на страдания. И какой бы безоблачной ни была жизнь, страданий — больших ли, малых — ему не миновать.

В своей не такой уж долгой жизни Олекса вдоволь нагляделся на людское горе. В детстве, когда ходили со старцем Фомой по Руси, говорил ему гусляр:

«Великие испытания посланы Господом на нашу землю».

Олекса спрашивал: отчего Бог гневен на Русь, ведь народ страдает?

Мудро отвечал старый Фома на совсем не детский вопрос: