Франтишек Кубка - Мюнхен

Ян поблагодарил и хотел было откланяться. Но Барту взял его за локоть:

— Прошу еще посидеть… Мне тоже хочется вас послушать. Как ведет себя ваша оппозиция?

— Генлейн или другие?

— Да, Генлейн и те, ваши!

— Так же, как ваши кагуляры и члены других профашистских организаций.

— А коммунисты?

— Картина, аналогичная с вашей страной: богачи их боятся, а бедные — наоборот.

— Приветствовал бы народ вступление Москвы в активную европейскую политику?

— Народ с радостью бы встретил союз с Россией.

— Мне думается, союз с Россией — это патриотический долг как вашего, так и нашего народа. Только дожить бы до этого. — Старик вздохнул и протер пенсне. — По Европе идет волна убийств. Меня тоже могут прикончить.

Он встал. Интервью закончилось.

По Европе шла волна убийств. Летом в Вене был убит австрийский канцлер Дольфус.

В октябре Луи Барту скончался в Марселе от ран, полученных в результате нападения на него и на югославского короля Александра хорватского террориста. Как оказалось, убийца проник в Марсель из Италии, а искусство стрельбы оттачивал в венгерских степях.

В трактирах Шумавы и Северной Чехии собирались генлейновцы и поднимали тосты: «Es kommt der Tag!»

— Готов писать о чем угодно, ехать — куда пожелаете, но сейчас я должен быть в Советском Союзе, — заявил Ян своему шеф-редактору Лаубе в один из ноябрьских дней, когда стало известно о поездке чехословацких журналистов в Москву.

— Вас в расчет не берут. Вы скомпрометированы своим пребыванием в России. Это является препятствием.

— До сих пор?

— В Москву пошлют кого-то, но только не вас и не Кошерака.

— Я найду туда дорогу.

— Пожалуйста. Скажем, можете уволиться из редакции.

Но Ян добился своего. Ему помог Владимир Иванов, корреспондент ТАСС. Из Чернинского дворца последовал телефонный звонок:

— От «Демократической газеты» в СССР следует направить работника, знающего Москву. Например, Мартину.

Итак, Мартину поехал. Вплоть до советской границы он был в хорошем расположении духа. А перед границей почувствовал беспокойство от ожидающей его неизвестности.

На прекрасной станции в Негорелом их пересадили в салонный вагон, и с ними теперь круглые сутки вел разговоры Константин Уманский из Наркоминдела. С утра журналисты заспанными глазами рассматривали заснеженные равнины, соломенные крыши деревенских домов, вывешенные на станциях плакаты, людей на станциях в валенках, меховых шапках и длинных пальто.

«Это старая Русь, — думал про себя Ян, — но вместе с тем и новая. Не склонившаяся ни перед кем, шумная и гордая».

Самыми гордыми и оживленными казались военные. Их много было в поездах, на платформах. Они пели под гармошку песни времен гражданской войны о Фрунзе, о Чапаеве. Шутили с голубоглазыми белокурыми девчатами. Прохаживались по коридорам вагонов, сидели в вагоне-ресторане.

На вокзале в Москве их встретил человек в меховом пальто и в каракулевой папахе, напоминавший богатого купца царской поры. Это был Богдан Павлу, первый пражский посол в Москве.

Он обменялся рукопожатием с Уманским. Затем все сели в автомашины и поехали, скользя колесами по обледенелой дороге. Москву увидеть не удалось. Зато из гостиницы до Кремля было рукой подать. Мавзолей Ленина был уже из мрамора. Возле полуоткрытого входа застыли солдаты в касках. Возле красной стены Кремля под тяжестью снега наклонились ветви елей.

Ян вспоминал день великого погребения. Было это перед рождением Еничека. Таня лежала тогда в Екатерининской больнице. Сейчас Ян приехал в Москву прежде всего для того, чтобы разыскать Таню.

…Делегация обедала в ресторане. Константин Уманский пригласил Яна сесть рядом:

— Читаю ваши статьи против Генлейна. Вы отважно сражаетесь за демократию. Кстати, вы интересовались ТАСС. Кого-нибудь ищете?

— Свою жену.

— Ах, вот как. Иванов писал мне, что ваша жена находится в Москве. Таня Попова? К сожалению, с ней не знаком. Пожалуйста, кушайте…

Уманский предложил тост за успех работы делегации:

— Вы прибыли как посланцы дружбы и мира. Здесь вы видите только друзей и миролюбивый народ. Мы живем в трудное время. Так пожелаем же, чтобы к людям вновь вернулись улыбки.

Уманский владел английским, французским и немецким языками. Отвечал на том языке, на каком задавался вопрос. Имена всех своих собеседников он уже знал наизусть.

Появились сотрудники газет «Правда» и «Известия». Ян спросил у советских журналистов, знают ли они Таню Попову.