Франтишек Кубка - Мюнхен

Маша улыбалась, а Яну казалось, что его душит воротничок шелковой рубашки, купленный у Лафайета. В этот магазин он зашел потому, что вспомнил московскую Сухаревку, где Таня в свое время купила кожаную сумку. Дама, продававшая ее, сказала тогда Тане: «Эту сумку я купила в Париже. Она вам хорошо послужит…»

Она послужила им… Разорвав ее, они использовали куски кожи в качестве подстилок для маленького Еничека, который живет теперь с Таней в Москве и ходит в советскую школу. Яна душил воротничок.

«Сшей себе рубашку», — советовала ему уже давно Маша, но Ян не послушался и теперь испытывает неудобства. Воспоминание о Тане вызвало волнение в груди.

Но Маша уже тащила его на Монмартр. Ей хотелось посмотреть в «Мулен Руж» Мистэнгет. Среди сотни обнаженных девушек полуодетая Мистэнгет была прекрасна. Она выкрикивала в душный зал припев песни Падиля о Валенсии. Ее голос был похож на петушиный крик.

В зале танцевали негритянский танец живота. Молоденькие девушки подходили к мужчинам и обращались к ним: «Любишь любовь, мечта моего сердца?»

В мюзик-холле гремел негритянский джаз. Американцы и американки бросали бумажные ленты. Англичанки задирали юбки и ставили ноги в чулках-паутинках на колени пьяных кавалеристов.

К утру они возвратились в центр города. На Монмартре кричали настоящие петухи, пожалуй, лучше, чем пела Мистэнгет.

По бульварам тянулись колонны грузовых машин с салатом, капустой, картошкой и морковью. На улицы уже вышли невыспавшиеся бродяги, из открытых канализационных стоков поднимались зловонные испарения. Полицейские в пелеринах лениво прохаживались по тротуарам. Блондины без головных уборов, сидевшие в военном автомобиле, пели английскую песню.

В маленькой гостинице «Этуаль» недалеко от здания оперы в стеклянной будке сидел хозяин с лицом сутенера и записывал вчерашнюю выручку. Он был в бархатной жилетке и в клетчатой рубашке без воротничка. Подал им ключи. Но Ян не пошел в свою комнату.

— Чешские постели, — говорила Маша, — похожи на гробы. Французские же постели — колыбели любви. Они мягки и широки, словно сделаны для близнецов. В них нельзя спать одному человеку.

Внизу на улице поливали асфальт. Запахло дегтем, зашелестели шины самых ранних машин. У оперы загорланили клаксоны. На башне святой Анны плаксиво зазвонил колокольчик, приглашая монашек на утреннюю мессу.

— Сегодня был удивительно насыщенный день, — сказал Ян со вздохом.

— Если ты, чешский брат, не будешь говорить о любви, я начну тебе рассказывать о профессоре Соваке и директоре Аммере. — Она протянула Яну обе руки.

— Ты занимаешься шпионажем! — кричал Ян на Машу.

— А ты нет?

— Я здесь работаю корреспондентом и регулярно посылаю сообщения о событиях во Франции. Мои статьи печатаются в «Демократической газете».

— А я тоже посылаю сообщения директору Аммеру, только они нигде не печатаются.

— Ты утверждаешь, что приехала в Париж изучать историю.

— И я ее изучаю.

— А где ты шатаешься по ночам?

— Ты что, приехал сюда следить за мной?

— Ты знаешь, кто платит мне, но я не знаю, кто платит тебе!

— Вероятно, это один и тот же фонд, чешский брат! — Это был не первый их спор. — Будет лучше всего, если ты перестанешь обо мне заботиться. Пожалуй, мне надо переселиться куда-нибудь подальше от тебя. Например, в Версаль. Там, под ясенями, есть одна вилла, а в саду цветут мальвы. Когда в парке включают фонтаны, их шум слышно даже у письменного стола.

— Покажи, что ты уже написала.

Она бросила ему на стол толстую стопку листов:

— Не бездельничаю.

— Но это не основная твоя работа.

— Не основная. Я изучаю и войну, которая придет.

— Для Аммера?

— Может, и для Аммера. Ревнуешь?

— Не нравится мне твое ремесло.

— Я опять останусь с тобой на несколько дней. Только с тобой.

— Не надо. Я хочу остаться один.

Но это были только слова. Они снова были вместе. Ходили по Лувру и Люксембургскому дворцу. Заходили в музей Родена. Побывали в Медоне. Она декламировала ему стихи Райнера Марии Рильке. Во второй половине дня они пошли посмотреть на биржу.

— Какими мелочными были мои заботы! — говорил один господин у биржи, — Что были мои векселя по сравнению с сегодняшней мерзостью! Германии не разрешили присоединить Австрию, в результате чего лопнул венский Кредитный банк, а вскоре после этого и немецкий Данат банк. Гувер провозгласил мораторий. Немцы могут не платить репарации весь год. Англия нарушила золотой стандарт. Вместо фунтов стерлингов к нам устремилась река долларов, которая полностью поглотила франк. Чем были мои страдания, господа, по сравнению с нынешним ужасом на биржах? Раньше моим миром был маленький Париж, — сетовал господин, — а теперь я должен ломать голову над тем, что рядом, в Германии, уже пять миллионов безработных, из которых однажды может получиться армия, что сенатор Бора предлагает прекратить действие некоторых условий мирных договоров, например, о польском коридоре, о репарациях и Верхней Силезии. А это уже не так далеко от вас.