Франтишек Кубка - Мюнхен

Ян еще один раз побывал в Доме выборов. В тот день говорил Ганс Шобер, речь которого была весьма важной для «Демократической газеты».

Ян слушал речь австрийского федерального канцлера и набрасывал тезисы своей статьи. Некоторые подробности, которые помогли Яну разобраться в вопросе, сообщила ему Маша. В ее записях, например, было и такое изречение Шобера: «В то время как во всех городах Германии места бывших полицейских начальников заняли представители рабочего класса, в Вене на своем месте должен был остаться представитель старого строя, шеф одного из важнейших исполнительных органов монархии, несмотря на то что сам он несколько раз просил об отставке…»

Шобер вел себя как хитрая лиса. Говорил он коротко, просто, миролюбиво. Поклон вперед, где сидел Бриан, улыбка вправо — там со склоненной головой слушал Куртиус, вот последовало уважительное движение рукой назад, туда, где теснились делегации Чехословакии и Югославии. Шобер ратовал за самостоятельную, независимую и счастливую Австрию. Он не говорил о том, что втайне готовил таможенную унию с Германией. И вот потому-то, что он об этом не говорил, ему бурно аплодировали.

Обо всем этом Ян написал, а потом зашел к Маше, чтобы дать ей почитать статью. Маша одобрила ее.

— Согласись, было бы трудно написать это без тех сведений, которые я предоставила тебе, — сказала она.

— Где ты получаешь эту информацию?

— Без информации невозможно писать историю современности.

— Что ты, собственно говоря, делаешь в Женеве?

— Пишу статью о первой мировой войне. Я говорю «первая», потому что придет вторая. Но скоро я еду в Париж. Поедем туда вместе, — сказала она с улыбкой. Она была одета в шелковую пижаму и источала тонкий аромат дорогого мыла.

— Кто тебе платит за твои поездки?

— О, пан Мартину, это вас совершенно не касается!

— А почему ты говоришь, что мы поедем вместе в Париж? Я об этом ничего не знаю.

— Узнаешь, Енда.

— Что за глупости?!

— Вот ты глупый, это точно. Смотри в окно. Я переоденусь.

Ян смотрел в окно и думал о том, что его прежняя и эта Маша — две разные женщины. Ту Машу Ян любил, эту Машу — нет. Но если она захочет, он пойдет с ней или за ней, куда она прикажет. Что-то неодолимо влекло его к этой женщине, и, не выдержав, он сказал:

— Я еду с тобой, но пан Лаубе…

— Я думаю, вы договоритесь, — улыбнулась Маша.

Они пошли на почту. Ян звонил в Прагу, чтобы продиктовать в газету статью о выступлении Шобера.

— Не съездить ли вам, Мартину, в Париж? — вместо приветствия спросил Лаубе.

— Сейчас?

— Ну, скажем, через неделю.

— На какой срок?

— До самого конца.

— До какого конца?

— Ну что мне вам об этом по телефону говорить? Поедете туда в качестве нашего корреспондента.

— У меня нет с собой ни одежды, ни белья, ни книг…

— Книги вам уже пора бы кончить читать, а одежду купите себе в Париже. Посылаю вам договор и инструкции. Передавайте привет доценту Градской. Она тоже будет в Париже.

— Она сейчас здесь, в Женеве.

— Я все знаю, Мартину. Так вы едете в Париж?

— Ну, если это надо…

— Надо.

— Какая-нибудь новая афера?

— Лучше молчите. До свидания, чешский брат! ЧТК [20] Чехословацкое агентство печати. — Прим. ред. в Женеве обеспечит вам визу.

Ян продиктовал статью и вышел в зал к Маше.

— Меня послали в Париж, — сказал он и нахмурился.

— Ты боишься?

— Кого?

— Меня…

— Нет.

Они шли по мосту.

— Через минуту ты увидишь одно из чудес света, — сказала Маша.

— Зал Реформации, где шестого июля пятнадцатого года Масарик читал лекцию о Гусе?

— Нет… увидишь цеппелин.

Они сели на скамейку в Английском парке. На набережной собралось много людей.

— Прилетит цеппелин, — долетали до них слова.

Над озером, высоко под белыми облаками, показалась блестящая точка. От нее исходил приглушенный звук. Точка приближалась и в скором времени превратилась в серебристую рыбу с плавниками и добела раскаленными жабрами. Но это были, конечно, не жабры, а вращающиеся пропеллеры. Чудовищное тело летающей рыбы спускалось к озерной глади. Оно с грохотом неслось над портом и городом. Дети приветствовали грохочущее привидение криками и взмахами пестрых платков.

— Прилетел из Фридрихсхафена, — переговаривались мужчины. — Отвезет Куртиуса на выборы… И Брейтшейда тоже.

— Это что же, за ними должны были прилететь на цеппелине?

— Да, это их гордость.

Гул утихал. Дирижабль опускался на аэродром. Там его встречали немцы песней «Германия превыше всего».