Алексей Десняк: Десну перешли батальоны

— Конец… — тихо прошептал один из сыновей Луки Орищенко.

Писарчук услышал.

— Конец? Кто сказал?.. Я этого не хочу! Сына проводил сегодня! Оружие почистил, патроны просушил! А вы готовы?

— Куда?.. — не поняв его, спросил Орищенко-отец.

— A-а, куда? Берите оружие и выходите. Не пустим их!..

В хате снова стало тихо. Затем, в углу поднялся Лука и подошел к столу.

— Какие из нас воины, Трофимович? Мы с нашими односельчанами умеем воевать, а винтовки я и в руках никогда не держал… Закопайте хлеб, добро, с властью как-нибудь перемелется… Я о себе и своих сыновьях скажу… Разве люди видели, чтоб мы что-нибудь затевали против их власти, пусть она вовек не возвращается!.. Мы немцев и гайдамаков не водили к Надводнюку, и в старосты нас не избирали. Может, нас беда как-нибудь обойдет… Вот вам, Трофимович, другое дело! Вы уж как-нибудь подумайте… Так что с этими словами мы и домой пойдем, и не задерживайте нас, Трофимович, время позднее… — он надел шапку и направился к дверям. За ним встали его сыновья. Писарчук этого не ожидал. Слова старого Орищенко оглушили его. Он даже не смог подняться, чтобы задержать Орищенко, хотя это и было единственным его желанием. Под ногами зашатался пол. Потолок снова давил на плечи. Писарчук глубоко дышал, но воздуха не хватало.

— Шкуру спасаете!.. — прохрипел он и застыл над столом.

Маргела и Варивода придвинулись ближе. Молчали. Им не о чем было говорить. Как три волка, которых охотники отбили от стаи и выгнали на опушку, они искали дорогу и не знали, куда бы можно было податься. И они выбрали свою дорогу — быть готовыми к бегству.

В тот вечер на гору вышли две женщины. Злой ветер бросал им снег в глаза. Женщины, прижавшись друг к другу, стояли под дикой грушей — лицом к северному ветру. Холод не пугал их. Ветер был не страшен. Они не вздрагивали от далеких орудийных выстрелов, считали взрывы снарядов, напрягали зрение и слух, но густой снег закрывал отблески выстрелов. За спиной женщин поднимались очертания пожарища. Стояли черные столбы — немые свидетели ненависти Шульца. На кучи обгорелых обломков ветер наметал сугробы снега. По сугробам со свистом плясала метель. Позади пожарища видно было все село — готовое взбежать на эту гору, встретить тех, кто подает о себе весть орудийным гулом.

— Это уже, верно, через Сновск прошли, — прошептала Ульяна на ухо Наталке. Наталка обняла подругу, прижалась к ней. На щеку Ульяны скатилась слеза Наталки.

— Летите, соколы, летите быстрее!.. Пусть вам ветры дуют в спину, пусть ваши лошади не знают усталости!.. Пусть ваши винтовки метко стреляют и пули не пропустят врага!..

И словно в ответ женщинам все чаще и чаще за Десной стреляли орудия, ветер доносил протяжные взрывы снарядов. Метель завывала все сильнее, словно справляла поминки по погибшим.

Женщины стояли до тех пор, пока не смолкли выстрелы. Ветер мчался издалека через Лошь, вихрем взбегал на гору, засыпал снегом глаза, но уже не слышно было орудийных раскатов. Кто-то победил в этом бою. Но ветер не назвал имени победителя.

Женщины ушли из-под дикой груши и направились в хату Гната Гориченко, который после пожара принял их к себе. Если завтра с утра орудия загрохочут еще ближе — победили Дмитро с Григорием…

Женщины постелили на скамье и легли рядом, как сестры. Мишка прижался к матери.

— Красные уже недалеко… Скоро к нам придут! — оказал мальчик и замолк. Затем он еще тише прошептал: — Я насобирал сотни три патронов и спрятал их под сараем у деда. Отцу отдам для пулемета… Им теперь трудно с патронами… — деловито заключил Мишка.

Руки матери нежно погладили мягкие волосы сына.

В трубе глухо завывала метель.

Через два дня снаряды уже перелетали через Десну, падали под Забужиным хутором, поднимали столбы льда и воды в Лоши, перекапывали огороды в Боровичах. От разрывов вздрагивали стены хат, вылетали стекла из окон. Люди сидели в погребах и оврагах.

Писарчук и Варивода, притаившись в саду, с горы наблюдали за разворачивающимся над Десной боем. Синими густыми пятнами на заснеженном лугу перед Макошином рассыпались гайдамацкие части. От Забужина хутора, прячась в перелесках, к Десне направлялся конный отряд гайдамаков, среди которых был и сын Писарчука, Иван.

Из лесу выполз бронепоезд, сухо кашлянул, и на Макошин, рассекая воздух, полетели снаряды. Падали они где-то в селе, поднимая столбы густого дыма. Высокая Макошинская круча начала дымиться.