Нафтула Халфин - Победные трубы Майванда. Историческое повествование

Неприятные вещи приходилось читать британским властям — на Островах и в Индии, что и говорить! Впрочем, пока речь шла об откликах в Англии и вообще на Западе, это не вызывало особого беспокойства у Лайелла и его коллег. Но вот та же «Стандард» получила сообщение с Востока, из Бомбея… Оно гласило, что известие об уничтожении в Афганистане английской бригады породило «самое сильное возбуждение туземного населения во всей Ост-Индии». На местных базарах распространялись «всевозможные ужасные слухи». «Коротенькая телеграмма, содержащая описание сокрушительного поражения или, как в ней сказано, уничтожения британских войск, произвела потрясение во всей Индии, — продолжала газета. — В Газни дела уже осложняются, и несомненно, что майвандская неудача окажет огромное влияние на положение в Кабуле».

Вот чего следовало опасаться: падение военно-политического престижа Британской империи неминуемо усиливало надежды народов ее колониальных владений выйти из-под контроля англичан.

Ни Стюарт, ни Гриффин не были в восторге от полученного из Симлы предписания вице-короля срочно договориться с Абдуррахман-ханом о передаче ему власти в Кабуле. Оба они были крайне заинтересованы в том, чтобы поскорее выбраться из этой мышеловки, но генерал считал унизительным для авторитета Британской империи, чтобы ее представитель отправился на поклон к наглецу, предлагая ему королевство, а политическому агенту в Северном Афганистане (именно он должен был явиться этим представителем) отнюдь не улыбалась небезопасная поездка по афганским землям. Кроме того, Гриффин заключил пари с Мак-Грегором, поставив дорогой пенджабский кинжал против турецкого ятагана, что ему все же удастся заставить Абдуррахман-хана прибыть в Кабул, где и состоится их первая встреча.

Однако злосчастный Майванд спутал все расчеты. Затяжка с утверждением на престоле избранного англичанами кандидата была чревата опасными последствиями. Поэтому Гриффин решил не придавать значения проблемам престижа и воспользовался предложением Абдуррахман-хана о встрече в селении Зимма, расположенном к северу от столицы, на дороге, ведущей в Чарикар. Политического агента устраивало, что оно находилось всего в 16 милях от Кабула, а от британских укреплений в Шерпуре еще ближе — в 12 милях. Еще больше его устраивало, что между Шерпуром и Зиммой расположилась бригада генерала Гофа. И, наконец, совсем уж в хорошее расположение духа Гриффин пришел, когда командующий Северо-Афганским полевым отрядом буркнул:

— Все равно вы его на аркане сюда не притащите, так хоть произведите должное впечатление!

В устах генерала Стюарта это означало: «Возьмите побольше войск».

Но когда британский представитель прибыл в назначенное место, Абдуррахман-хана там не оказалось. Он обосновался несколько дальше по той же чарикарской дороге — в селении Ак-Сарай, широко оповестив об этом вождей племен, маликов и старшин.

Гриффин ничего не понимал. Что привлекло в Ак-Сарай потомка афганских правителей? Там нет ни крупного постоялого двора, ни дома, заслуживающего упоминания. Зачем же он забрался туда, да еще извещает всех об этом?

А дело было в следующем. Абдуррахман-хан хорошо знал историю своей страны — недаром он подготовил для Кауфмана рукопись о прошлом Афганистана — и стремился использовать ее в собственных интересах.

…В 1504 году, в месяце асад, когда солнце находилось под знаком Льва, в Ак-Сарае, готовясь овладеть Кабулом, разбил лагерь тимурид Бабур, будущий основатель огромной — от Гиндукуша до Бенгалии — империи Великих Моголов. Талантливый государственный деятель и полководец, дипломат, поэт и мыслитель, Бабур был одним из тех немногих правителей, кто не прибегал к кровавым мерам для укрепления власти и расширения своих владений. Вот почему он снискал добрую память в народе, а его гробница в Кабуле стала глубоко чтимой святыней.

Абдуррахман-хан стремился использовать народные представления о великом предшественнике и представить себя как бы преемником Бабура. То была политика дальнего прицела, рассчитанная не столько на англичан, сколько на его будущих подданных. Именно поэтому, в том же месяце асад, под тем же знаком Льва и из того же Ак-Сарая сардар решил направиться в Кабул. Именно поэтому Ак-Сарай стал местом первой встречи вступающего в права эмира и англичан.

Вершина небольшого холма была увенчана шатром, принадлежавшим бывшему правителю — Якуб-хану. Здесь намечалось проводить дурбары. В 250–300 шагах отсюда поставили шатер поменьше — для Абдуррахман-хана. Он приехал 30 июля в сопровождении многочисленной свиты («Как быстро придворные плодятся! — размышлял афганец. — Я еще не успел стать эмиром, а уже вынужден кормить несколько десятков дармоедов».) Его конвой составляли двести пехотинцев, вооруженных саблями и ружьями самых различных систем: английскими — Снайдера и Ли-Мартини, русскими — Бердана, афганскими джезаилями, но главным образом французскими — Шаспо. Была джума, пятница, — праздничный день мусульман, и внук Дост Мухаммад-хана увидел в этом счастливое предзнаменование.