Георгий Чиж - К неведомым берегам

— Нет, — решительно произносит, будто очнувшись от тяжких раздумий, Григорий Иванович, — никакого посвящения пока не надо… Ты все же сочини его, но без указания персоны. А я в Санкт-Петербурге подумаю, что делать… Читай титул, как написал.

Сергей Петрович откашлялся, высморкался в какую-то темную разноцветную тряпицу, снял большие очки в медной оправе, обвитые на переносице тесемкой, тщательно протер их, той же тряпицей вытер слезящиеся глаза и застуженным, сиплым голосам торжественно начал:

— «Российского купца, именитого рыльского гражданина Григория Шелихова первое странствование с 1783 по 1787 год из Охотска по Восточному Океану к Американским берегам и возвращение его в Россию с обстоятельным уведомлением об открытии новообретенных им островов Кыктака и Афогнака, до коих не достигал и славный аглицкий мореход капитан Кук, и с приобщением описания…»

— Погоди, погоди, Сергей Петрович, — пытался остановить его Шелихов, но тот только досадливо отмахнулся рукой и продолжал:

— «…описания образа жизни, нравов, обрядов, жилищ и одежд обитающих там народов, покорившихся под Российскую державу; также климат, годовые перемены, звери, домашние животные, рыбы, птицы, земные произрастания и многие другие любопытные предметы, там находящиеся, что все верно и точно описано им самим. С географическим чертежом, с изображением самого мореходца и найденных им диких людей».

Здесь он, наконец, остановился и вопросительно уставился на раскрасневшегося и протестующего Шелихова.

— Послушай, Сергей Петрович, я тебя ведь просил не врать. Не сам ли ты мне рассказывал, что аглицкий капитан Кук пять лет тому назад видел Кыктак и описал его, а наш мореходец Беринг еще раньше был на острове Афогнак… Да и наши промышленные не раз бывали. Что же на это скажут наши купцы, когда все знают, и мы с Натальей Алексеевной слышали на Кадьяке, что там уже лет двадцать тому назад зимовал мореход Глотов…

Наталья Алексеевна! — позвал он.

— Иду-у… — послышался низкий бархатный голос, и из соседней комнаты тотчас вышла легкой и плавной походкой с гордо поднятой головой «королева», как ее называли все без исключения в Иркутске, Наталья Алексеевна.

Она похудела и окрепла в исключительно тяжелом походе в Америку и несколько изменилась, но все, и в том числе сам генерал-губернатор, находили, что к лучшему. Темно-синие васильковые глаза, умевшие в зависимости от настроения и гневно вспыхивать и обвораживать, на этот раз глядели спокойно и строго. Высоко взбитые золотые волосы действительно напоминали корону. Трудно было поверить, что эта женщина всего только три-четыре недели тому назад, спасаясь со спутниками от неистовых якутских метелей и морозов, проводила в высоких сугробах, зарывшись глубоко под снегом, по трое-четверо суток. Лежа почти без движения, питалась одними сухарями, утоляла жажду сухим, рассыпчатым снегом с неприятным вкусом.

Мягкий голос и спокойный зов мужа обрадовали Наталью Алексеевну: это после охотской истории случилось впервые. Приветливо улыбнулась она неуклюже засеменившему к ней навстречу в меховых торбасах Сергею Петровичу и вопросительно взглянула на мужа.

— Послушай, что натитулил тут Сергей Петрович, вот… — Шелихов взял из рук Басова листок и прочитал: — «…с обстоятельным уведомлением об открытии им островов Кыктака и Афогнака, до коих не достигал и славный аглицкий мореходец капитан Кук…»

Наталья Алексеевна рассмеялась, обнаружив два плотных ряда мелких зубов, и укоризненно покачала головой.

— Можно так оставить? — спросил Шелихов. — Ведь засмеют, а?

— Да, засмеют… Один Лебедев-Ласточкин проходу не даст и уж, наверное, Куком будет прозывать.

— Хорошо, если аглицким Куком дразнить будет, а не русским кукишем… Нет, Сергей Петрович, вычеркивай… Вот о подвигах Натальи Алексеевны пиши сколько хочешь — ведь она первая российская женщина, прожившая у американских диких племен целых три года.

— Нет, ради бога, Сергей Петрович, — умоляюще сказала Наталья Алексеевна, — меня не трогайте, сердиться буду, — и она повернулась, чтобы уйти. Однако этого сделать не удалось, так как Басов протянул ей собственноручный, тонко сделанный, но совершенно неправдоподобный рисунок пером.

— А я тебя ищу по всему дому… и в коровник посылала и в погреб везде-везде, и нигде не могла найти, — скороговоркой, запыхавшись, затрещала, широко распахнув дверь девочка лет тринадцати. Она кинулась к отцу на шею, звонко и сочно его поцеловала и тотчас же вместе с матерью стала внимательно рассматривать рисунок.