Максим Яковлев - В годы отрока Варфоломея

— У Аверкия малая печать, толку не будет.

— Ничего, где малая, там и большая сыщется. Всё одно отдавать-то, так лучше уж мы, Москва, чем нехристь всякая. Мы хоть убьём, да не до смерти.

— Давно ль московским стал? Другой разговор мне помнится: как ты нещадно Москву честил с Калитою, забыл? Видать, тебе много всего позабыть занадобилось, и князя нашего, и хлеб-соль его…

Мина откинулся к стене.

— А мы слуги вольные, — сказал серьёзно. — Дак, они все наши, князи-то. Все крещёны, все русские.

— Крещёны… — Кирилл развернул свиток, — помнишь ли святителя старца Серапиона — восприемника наших с тобой отцов от святой купели? Оный список мне в дар от владыки покойного Прохора. Послушай, что сей пастырь вещал князьям и народу в соборе, тогда ещё! — «Ненасытность поработила нас! не даёт нам миловать сирот, не даёт нам помнить о человеческом естестве, но яко зверьё жадает насытить плоть, тако и мы жадаем не унимаясь, чтобы всех погубить, а горькое имение то и кровавое себе награбить; зверьё хоть насыщается, мы же насытиться не можем добычей, ещё желаем!» — Кирилл прервался, отложил свиток. — Пол века минуло, и что? Деды наши с отцами творили то, и отошли на суд Божий. Ныне мы дела их творим, а после и наши дети також? Какой нам милости ждать? На что надеяться? Чего мы ещё не содеяли, чтобы Господь не перестал предавать нас в рабство и в поругание нечестивым безбожникам? Каких ещё грехов не подъяли на погибель себе и детям своим?.. Кого вы трясти приехали? У нас два лета неуродных, одно за другим, скота без числа от мора пало, леса все пусты стоят… А сколь раз последним сребром откупаться пришлося от рати поганой? В диковину вам?

— Недород, говоришь? — Мина подался вперёд, привстав над Кириллом. — А не мы ли тогда, с нашим князь Фёдором, да с тверскими дружками-то нашими, когда Тверь снова в силу вошла, два погоста отъяли с городищем, да займища Константиновы с угодьями, и промыслы тож? Было? А Ростов как делили, того раньше? Не кровушкой ли?..

— Так то беда наша!

— Беда, говорят, ум родит, — Мина подул на ранку… — И вот тебе моё слово, Кирила боярин… Вот, что я скажу тебе… Ничто не жаль! Никого-ничего не жаль мне, хватит! Пропади она пропадом ваша жалость! Видит Бог не то время ныне! Будем жалеть, во век не подымемся, ни обресть нам в жизни, ни воли унюхать, так и будем с мечом охотиться друг на друга, кромсать, пока куска целого не останется… Так под пятой Орды и похерят нас! Она ведь, сука какая, жалость-то: ты его пожалей, не тронь, а когда он силу возьмёт, пожалеет ли? А коли нет? Что с твоей жалостью станет? Кому она в рухлядь сгодится? Кто её подберёт?.. куды? где она? кого защитит? кого спасёт?.. А тебя-то уж черви в земле изъели. Но и лютости не ношу в себе. И вот почему я Москве служу, открою тебе, боярин. Посмотрел я на князей наших — всяк за своё грызётся, чтоб улучить удачу, хоть на час, а что за ней грядёт, о том и малой думки не имут. Москва не так. Серапион-то прав, а кто, кто конец-то всему положит? Не бывал ты в землях московских, а там тишина — хошь сей, хошь вей… и хлеб есть, и никто не дрожит. Рано ли, поздно, Москва всё подомнёт, умирения ради Руси и целости. А кто поперёк попрёт, зашибём! чтоб его же дети вольными жили без труса и гнёта. Сему и служим, сего стремимся…

— Не сего ли ради агарян нечестивых приводите, чтобы верх держать над своими?

— Ничего, пускай покуда Орда на нас поработает, а там, Бог даст, и без них управимся. Сами по себе стоять будем! Отвадимся от Орды, от ярлыков их поганых… — Мина раскраснелся, капала с пальца кровь на пол. — Одна рука, одна голова всему — как на Небе, а иначе растарзаемся в клочья, и рассеют нас яко негодный прах на юру. Митрополит Пётр во Владимире жил, и в Твери был, и в Ростове тож, и нигде перста Божия не узрел. Все воюют, одна Москва строится, псалмы поёт и татар бьёт, и ничто ей — как с гуся вода! Он там и осел и почил в ней, и слово своё сказал…

— Послушать бы, что он ныне прорёк об вас.

— Он-то, святитель Пётр, и благословил Даниловичей, сходя во гроб: «Москва надо всеми стоять будет, в ней утвердится великий стол Руси, и Бог здесь прославится!»

— Захватом и насилием?

— Он Калиту любил… Протасий по его завету собор возводит, он муж головастый, зело непрост, сродник-то твой. Тысяцким в Москве — шутка ль! Великого князя Владимирского первый советчик!

— Я ему не судья.

— Поразмысли, Кирилл, я дело говорю. Сам поразмысли… Ты ли князя своего не знаешь, норов его? Ростову за ним не стоять, ясно как божий день, и самому не удержаться ему, заполошному… Он-то сюда не сунется, всё на вас кинул. А мы в Ростов не в дудки дудеть приехали, велию метлу привезли вам: Москва свой счёт выставляет, а надо будет, всё по брёвнышку раскатаем, любого с пути сметём! Я со своими на твоём дворе стану. Ты пока ко Стефану перебирайся, один забор-то…