Гледис Шмитт - Рембрандт

— Что ты делаешь? — спросил Ливенс.

— Смотрю в окно.

Это была уже откровенная грубость. Ночь поглотила все, даже серую ленту канала, на воде которого полчаса тому назад еще лежали отблески света.

— Можешь посмотреться в зеркало, если тебе надо.

— Нет, благодарю. Я готов.

— Я тоже буду готов через пять минут, хоть и не знаю, стоит ли приводить себя в приличный вид ради старины Сваненбюрха.

Рембрандт промолчал и только нахмурился в темноте. Он не относится к учителю с тем же слепым почтением, что его родные, но ему не по душе и такой снисходительный тон, когда речь идет о самом выдающемся лейденском художнике, сыне бургомистра, гостеприимном хозяине, щедром благотворителе и отпрыске одной из тех немногих старинных аристократических семей, которые уцелели после испанского нашествия. Гость его, может быть, и обучился в Амстердаме хорошим манерам, но не набрался там умения хотя бы приблизительно угадывать чувства собеседника. «Старина Сваненбюрх» — такие слова еще простительны в устах самого Рембрандта, хотя он, кажется, не позволил себе так выражаться сегодня на мельнице; но Ливенс должен был сказать «учитель» или, на худой конец, «твой учитель». Впрочем, охота ему обращать внимание на Ливенса! Ян, конечно, владеет рисунком — линии у него красивые и мягкие, в Амстердаме он понабрался интересных мыслей насчет цвета и композиции, но он неисправимо глуп, и это рано или поздно скажется в его живописи.

— Право, немыслимый пояс! Придется его развязать и начать все сызнова.

— А ты не торопись, — отозвался Рембрандт, поворачиваясь спиной к своему искаженному отражению в стекле. — С твоего позволения, я спущусь в кухню. Хочу взглянуть, чем мать собирается потчевать гостей.

В опрятной кухне было темно, и только красный отсвет очага позволял разглядеть тех, кто находился в ней, — мать и зашедшего на минутку к родителям Адриана: перед приходом гостей портить воздух чадом масляных светильников не хотелось, а свечи были дороги и зажигали их не раньше, чем погаснут последние тлеющие в золе угольки. Рембрандт любил этот полумрак, причудливо преображающий знакомые предметы; поэтому он остановился на пороге, наслаждаясь безмятежным покоем и радуясь той тишине, которая наступает всякий раз, когда спешные приготовления заканчиваются чуточку раньше срока. Мать повернулась спиной к очагу, отблеск которого очерчивает контуры ее стройной фигуры, и вид у нее такой внушительный, что трудно придумать лучшую модель для пророчицы Анны, чье мудрое морщинистое лицо должно как бы наполовину утопать в напоенном ладаном воздухе иерусалимского храма. Брат Адриан сидит за столом, и в темноте угадывается его суровый профиль, а глаз, зоркий и полуприкрытый веком, как у орла, влажным ярким пятном выделяется из-под косматой брови. На столе стоит приготовленная еда: салат с рубленой селедкой, нарезанный и прикрытый салфеткой хлеб, большая миска груш, замаринованных в коричном отваре.

— Замечательное угощение, мать! — сказал Рембрандт тоном, который ему не понравился: нельзя нарушать безмятежную тишину, когда в твоих словах слишком мало искренности и ласки. — Взвалить себе на плечи столько хлопот — это с твоей стороны большая любезность.

— Полно, сынок! Какие там хлопоты! — отозвалась она из мрака низким и не по годам дрожащим голосом.

Рембрандт не ответил — он неожиданно испугался, что голос выдаст его. И он еще собирается уйти из этого дома, расстаться с этими знакомыми, любимыми лицами! Ему захотелось стиснуть мать в объятиях, прижать ее руку к своей груди, где словно образовалась зияющая пустота.

— Салат на редкость удался — я пробовал, — сказал Адриан. — Если съедят не весь, оставьте для меня. Завтра я опять зайду около полудня.

— Как! Разве ты не останешься? — спросил Рембрандт. — Иди-ка лучше домой да приведи сюда Антье. Мы будем только рады, если вы посидите с нами.

— Нет, мне надо в ратушу. Там сегодня сходка.

— Бедный Геррит собирался выйти к гостям, — вставила мать. — Он даже помогал мне делать салат.

Но потом у него опять разболелись ноги и он решил уйти к себе наверх.

— Может быть, сходка не затянется, — бросил Адриан, вставая и застегивая ворот камзола. — Если успею, обязательно заверну к вам выпить кружку пива. А пока желаю приятно провести время.

Он потрепал брата по спине, поправил на плечах плащ, отворил дверь кухни и исчез в бархатной весенней ночи.

Когда он ушел, мать вздохнула и задвигалась у очага, шурша праздничным платьем и нижней юбкой.