Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг

Максим смеялся над собой и твердил, что придирается к этому прекрасному новому дому, но он не любил его, а дом, он чувствовал, не любил своего хозяина.

Перед Рождеством Максим получил письма от друзей из Варшавы, а чуть позже – и от Михаила Строганова из Сибири.

«Откуда же ему известно, что я вышел в отставку по ранению и живу в Рубановке».

С интересом читал письмо, удивляясь, что Строганов из своей заснеженной и холодной Сибири пытается утешить и ободрить его:

«Нам не дано понять действия Высших Сил, кои люди именуют Судьбой, – писал Строганов. – Одному дается все, а у другого столько же забирается… и в чем тут причина не нам судить и не нашему разуму объять необъятное и проникнуть в таинство Творца…»

«Да этот кавалерист стал философом, – удивился Максим. – Несомненно, каторга располагает к раздумьям», – читал он дальше.

«Счастлив тот, кто может сказать, что жизнь прошла как удивительный и волшебный сон… Для большинства она проходит в страданиях, лишениях, потерях, нищете, и следует стойко встречать удары судьбы и не сгибаться от них…»

Себя декабристом Рубанов не считал, но ни разу не пожалел, что перечеркнул блестящую карьеру, заслонив, может даже от смерти, своих друзей.

«Дружба превыше всего, – думал он, – и любовь… – улыбнулся вошедшей жене. – Как хорошо, что я не рассказал про пистолет и шепот его, – неожиданно подумал Максим, с любовью глядя на Мари. – Вот только письма зря отдал, следовало порвать», – вздохнул он.

Она забеспокоилась и положила руку ему на лоб.

– Все хорошо! – произнес он, целуя тонкую нежную руку.

В день своего тридцатидевятилетия Максим нашел в себе силы прокатиться с женой и сыном по разросшейся и сравнявшейся с Ромашовкой Рубановке.

«Моя жена скоро станет самой богатой в губернии вдовой», – подумал он и ужаснулся – не своей смерти, а мысли о том, что после него кто-то станет обнимать Мари и заглядывать в ее глаза.

«Ведь ей-то будет лишь тридцать семь. Неужели всю дальнейшую жизнь проживет одна?! Нет! Надо жить!» – рассмеялся своим мыслям, чем несказанно обрадовал жену.

Летом он уже уверенно передвигался по дому и с удовольствием выходил на балкон, усаживался там в кресло и подолгу глядел на рубановские крыши, на сад, думая о том, что через месяц-другой по дороге в Петербург к нему заедут друзья.

Где-то там, в деревне, взлаивали собаки. То ли на реке, то ли за домом слышались голоса…

Ветер шевелил волосы и ласкал лицо.

Вдали блестели три купола…

В саду играл сын, и его за что-то бранила жена…

«Отец, Мать и Сын!» – пронеслось в голове.

Шелестели ветви акаций.

Доносилось благоухание цветущего сада.

Все это вместе и было – Отечество!.. Жизнь!.. и Любовь!..

Осенью ему стало хуже: открылась рана.

С увяданием сада увядал и он.

Аким не отходил от отца.

Максим лежал у открытого окна и глядел на сына. Голова кружилась, и иногда он проваливался в какую-то пустоту.

Легкий ветерок ворвался в комнату, и на грудь Максима, плавно кружась, опустился желтый лист…

С трудом подняв руку, он взял его, нежно погладил пальцами и поднес к лицу, уловив запах сада, дождя, ветра и неба, запах всего мироздания, которое он скоро оставит, уносясь в неизвестность Млечного Пути…

И в ту же секунду, глянув на сына, вспомнил отца – и не понимал уже, где он?! и кто он?!. Взрослый или ребенок…

И что у него впереди: Жизнь!.. или Смерть!..

И была ли жизнь?..

Или все это только сон?..

И вдруг ясно понял одно!..

Что Бессмертен!

Что Круг никогда не замкнется, и Жизнь Бесконечна, пока есть Сын!..

Чуть позже вошла жена и села рядом, поправив одеяло и коснувшись его потного лба прохладной рукой.

«Только теперь и понимаешь, что богатство, чины и слава – пыль и суета.

Суть истины в другом – чтобы тебя хоть кто-то любил», – подумал он, целуя руку Мари.

Аким, желая оставить мать и отца одних, поднялся и вышел из комнаты.

– Ежели кого полюбишь, выходи замуж, – с трудом произнес, ощущая острую боль в груди и стараясь подавить ее и не выдать себя.

Сдерживая слезы, она отрицательно покачала головой и что-то прошептала, с трудом проглотив сдавивший горло комок. А глаза ее предательски набухали от слез, и, глянув в эти зеленые влажные глаза, он задохнулся от любви к этой красивой белокурой женщине.

– Что ты сказала? – тоже прошептал он, взяв ее руку в свои и нежно лаская пальцами, как давеча лист.

– Не полюблю!.. – выхватила из-за манжета платья платок и, тут же забыв о нем, молча глотала слезы.