Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг

– Вот тебе баня-банюшка, парься не ожгись, поддавай – не опались, – плеснул из ковша и заорал опять прорезавшимся баском: – С полки не свались, за веник держись! – И на всякий случай улепетнул к Максиму от раскаленных клубов пара. – Ух, хорошо! Правда, барчук? –Тут же храбро полез наверх.

Тот утвердительно покивал, судорожно хватая ртом воздух. Через минуту с удивлением уловил духовитый запах цветущих полей. «Видимо, квасом плеснул».

Дышать стало полегче, и Максим с любопытством огляделся. На самом верху, на третьем полке, расположились мужики. Кряхтя и чертыхаясь от удовольствия, они так хлестались вениками, словно за что-то наказывали себя.

– Веник в бане – всем начальник! – услышал голос лесничего. На этот раз говорил он тихо. – На Иванов день ломал, – кому-то объяснял дед, – листочки мягкие, веточки молодые… Кешка! Подь барчука попарь, – велел он.

– Какой из него парильщик? Я сама попарю, – отозвалась Кешкина мать. – Ложись на полку, барчук, – насмешливо произнесла она и чуть нагнулась, качнув грудью. Глаза ее стали лукавыми.

Сказано было вовремя! Я, не мешкая, упал на живот и снизу вверх стал смотреть на нее.

Повернувшись ко мне спиной, она медленно пошла к стоящей неподалеку от камней кадушке с вениками. Подобрав веник, Пелагея не спеша, ленивыми движениями, стала помахивать им над моей спиной, не касаясь кожи. Сладкий аромат весеннего березового сока щекотал ноздри.

– Баня – мать вторая, кости распарит, все тело поправит, – нежным голосом произнесла она, не обращаясь ни к кому в отдельности и продолжая помахивать веником вдоль спины и ног, но уже задевая кожу листьями.

Мужики, матерясь в полный голос, секли друг друга, словно розгами.

«Видимо, закаляют тело на случай, ежели очутятся в конюшне у Агафона», – хмыкнул я.

Кешкина мать не обращала на них внимания, сосредоточившись на венике и моей спине. Непередаваемое удовольствие овладело мной. Мышцы расслабились, и казалось, что я растекся по горячей лавке и никогда уже не смогу подняться с нее. Между тем веник гулял по моим рукам, безвольно брошенным вдоль тела, по спине и ногам, навевая негу и сон.

Из дремотного состояния вывели распаренные небольшие ступни, опустившиеся рядом с головой. Думая, что это Кешка, Максим с трудом поднял голову, и взгляд его стал подниматься вверх по крепким икрам с прилипшими к ним листочками, по круглым коленям, все выше и выше…

Со стоном я закрыл глаза и рухнул лицом на лавку.

– Дуська, не мешай, ведьма, – шутя, огрела ее по ягодицам веником Пелагея, – ступай папеньку попарь, – съехидничала она, зачерпнув ковшом холодной воды и опрокинув содержимое на меня. – Экое ты золото, – произнесла она, взъерошив мокрые мои волосы, и присоединилась к остальным.

Полежав еще какое-то время, я с трудом добрался до предбанника и с жадностью выпил полный ковш кваса.

Через минуту появился Кешка.

– Что, напарился? – подмигнул он. – Айда-ко, брат, под дождь.

Дышалось удивительно легко. Воздух был свеж и чист до звона.

Когда мы, удивительно бодрые и веселые, снова ввалились в предбанник и стали в лохани мыть ноги, из парилки, кряхтя и всхлипывая, с трудом передвигаясь, поддерживаемый женщинами выбрался дед Изот.

– Квасу! – чуть слышно просипел он и, как куль с мукой, брякнулся голым волосатым задом на лавку.

Женщины, смеясь, поинтересовались: – С мятой аль с липовым цветом, тятенька?..

– Любого давайте, окаянные, – прохрипел он.

– Выпей кваску, забудешь тоску! – Пелегея подала свекру кружку и скрылась в парилке.

Русская армия отступала, преследуемая более удачливыми французами. Потрепанные не столько врагом, сколько беспорядком и путаницей, голодные, грязные и оборванные колонны русских войск отходили сначала к Вене, затем дальше – вниз по Дунаю. Противник и бестолковые союзники не давали времени остановиться, оглядеться, окопаться и принять бой. А может, такова была стратегия Кутузова?.. «Главное – спасти армию!» – рассуждал он, забывая, что армия – это организм, предназначенный сражаться и побеждать, а при отступлении он разлагается и, в конце концов, гибнет, если не от рук врага, так от болезней, если не от ядер и пуль, так от холода и голода… Отступление деморализует армию и превращает ее в толпу испуганных людей.

Главнокомандующий, видимо, понимал это и в конце октября, перейдя уже на левый берег Дуная, решился и атаковал дивизию Мортье. И была победа, взбодрившая русские войска, поднявшая их боевой дух, напомнившая, что они русские и привыкли побеждать, а не отступать. И главное, была передышка от постоянного бегства. Впервые за две недели изнуренная армия имела возможность хоть немного передохнуть и залечить раны.