Генри Хаггард - Элисса

Мои слуги по совету Майвы подкатили к проходу несколько огромных валунов и полностью перегородили его, так что солдаты Вамбе уже не смогли бы забраться на скалу. Впрочем, они даже и не пытались; в их сердцах поселился страх, как говорят зулусы.

Передохнув несколько минут, мы взвалили на плечи поклажу, в том числе и слоновую кость, за которую пришлось заплатить столь высокую цену, молча прошли мили две и оказались у полосы густого кустарника. Здесь, почувствовав смертельную усталость, мы раскинули лагерь на ночь, предусмотрительно выставив стража, чтобы не опасаться внезапного нападения.

Несмотря на бурные события прошедшего дня, а может, как раз благодаря всему, что случилось с нами, сон сморил меня мгновенно, и я, наверное, спал так же крепко, как несчастный Гобо, вокруг изувеченного тела которого сейчас, видно, рыскали гиены. Но за ночь силы восстановились, на рассвете мы отправились дальше и к ночи пришли в крааль Налы. Крааль был выстроен на расчищенной от леса и кустарника земле, как принято у зулусов, его окружала крепкая изгородь, а внутри стояли круглые, похожие на ульи, хижины. Позади крааля, чуть слева, располагался загон для скота. Обычаи и язык этого племени свидетельствовали о том, что бутиана принадлежит к той ветви народа банту, которая со времен великого Чаки была известна как зулусская раса. Вождя Налу в тот вечер мы так и не увидели. Как только мы добрались до крааля, Майва немедленно отправилась в хижину к отцу, и вскоре к нам явился один из его старейшин — он принес немного баранины, маиса и молока.

— Вождь приветствует вас, — сказал он, — и назначает вам встречу на завтра.

Он приказал разместить нас на ночлег, чтобы и мы сами, и наш груз были в полной безопасности. Нам предоставили несколько удобных хижин рядом с жилищем вождя, где мы прекрасно выспались.

Наутро, часов около восьми старейшина снова пришел к нам и передал, что Нала готов принять меня. Я последовал за ним в личную резиденцию вождя и был представлен Нале — красивому мужчине лет пятидесяти, с изящными руками и маленькими ногами и довольно нервным ртом. Он сидел на дубленой воловьей шкуре на пороге своей хижины. Рядом с ним сидела Майва, а вокруг на корточках — человек двадцать советников — индуны, причем ряды их непрерывно пополнялись. Они приветствовали меня, а вождь встал, подал руку и приказал, чтобы мне принесли стул. Когда я сел, он чрезвычайно красноречиво и с присущей местным жителям учтивостью поблагодарил меня за то, что я не покинул его дочь в тех стесненных и опасных обстоятельствах, в которых она оказалась, а также высоко оценил храбрость — так он изволил выразиться, — с которой я защищал проход в горах. Я не менее учтиво ответил ему, что если кто и заслуживает благодарности, так это Майва: если бы она не предупредила нас об опасности и не указала путь, нас здесь сегодня не было бы; что же касается защиты горного перевала, так я боролся за свою собственную жизнь — вот настоящая причина моей храбрости.

Когда обмен любезностями был закончен, Нала велел Майве рассказать советникам о ее злоключениях. Речь ее была проста, но весьма убедительна. Она напомнила собравшимся, что вышла замуж за Вамбе против своей воли; что за нее племя даже не получило никакого скота, ибо Вамбе угрожал им войной, если невеста не будет прислана бесплатно. С тех пор как она переступила порог крааля Вамбе, дни ее наполнились тяготами, а ночи — слезами. Она терпела побои, унижения, выполняла самую грязную работу — она, дочь вождя! У нее родился ребенок, и вот что с ним случилось. В гробовом молчании она поведала им ту самую леденящую душу историю, что накануне рассказала мне. Когда она умолкла, со всех сторон послышались крики негодования: «О, Майва, дочь Налы!»

— Да, — продолжала она, сверкая глазами, — да, все это чистая правда. Мои уста преисполнены истиной, как цветок — медом, а слезы на глазах подобны предрассветной росе на траве. Это правда, я видела смерть своего сына. Вот доказательство, советники. — Она достала из мешочка на поясе мертвую руку ребенка и показала им.

— О! — снова воскликнули они, — о, это мертвая рука!

— Да, — ответила она, — это рука моего погибшего ребенка, я ношу ее с собой, чтобы никогда не забывать о том, что случилось, ношу ради того момента, когда увижу смерть Вамбе и отомщу за невинное дитя. Неужели ты, отец, смиришься с тем, что над твоей дочерью и над ребенком твоей дочери надругались матуку? Смиритесь ли вы с этим, люди моего племени?