Август Цесарец: Золотой юноша и его жертвы

Шваб с женой спешно уносил аппарат. На том месте, где он стоял, оказались и старый, и молодой Смудж, чуть дальше стояли капитан и Ножица. Старый Смудж, перепуганный, беспомощно озирался вокруг, безуспешно пытаясь понять, в чем дело. Его сын Йошко сориентировался быстрее. Еще находясь в лавке, он разгадал причину стычки, но, поскольку был занят с покупателями, не мог ее предотвратить. Теперь же, отпихнув Васо в сторону, он услужливо остановился перед Кралем.

— Вставай, Краль, охота тебе валяться, ты же мужчина, неужели не выпьешь еще стаканчик!

Краль позволил было себя поднять, но вдруг заупрямился и остался сидеть на полу.

— В солдатчине меня никто по морде не бил, — шепелявил он, — а тут этот солдафон? Если уж на то пошло, найдется и на вас управа! — Он сам, без чьей-либо помощи, поднялся и, пошатываясь, направился к выходу, но дошел только до Йошко. Тот схватил его за плечо.

— Опомнись же, не дури, Краль, куда ты?

— Зачем ты так, Васо? При мне? — Капитан попытался изобразить из себя начальника, а лицо его приняло плаксивое выражение.

— Я, капитан, защищаю офицерскую честь! Я знаю, что это такое! — отрезал Васо, наклонив в сторону Краля голову, а глаза его вылезли из орбит, точно у быка, готового пустить в ход рога.

Капитан сник, лицо его стало еще более плаксивым.

— Оставь его, оставь! — умоляюще сложив руки, встал перед Васо старый Смудж и тут же снова повернулся к Кралю: — Еще стаканчик, Краль, ты же знаешь, я целый день в книгу не записываю!

— А почему не записываете? — заорал Краль на Йошко и засмеялся хрипло, торжествующе. — Вы знаете почему! Но если Краль до сих пор держал язык за зубами, то теперь этого не будет. Гм, не будет! — Словно собираясь сейчас же вывалить все, что знает, и желая произвести впечатление, он обернулся к капитану и Ножице, который довольно посмеивался. — Пусть господа послушают…

Крадучись, словно кошка, шваб, переносивший свою карбидную лампу, остановился в дверях, не зная, как ему поступить, то ли лишить господ света, то ли самому остаться здесь и стать нежеланным свидетелем. Он продолжал стоять. На стене позади него расползлись тени от людей, искаженные, смешные и страшные. Но не было ничего страшнее и безобразнее, чем тень старого Смуджа. У входа в лавку задребезжал звонок, но никто, даже он, словно ничего не слышал. Его била дрожь, казалось, еще немного и он зарыдает:

— Йошко, отведи его на сеновал, пусть проспится!

— Дай ему по морде! — застыв на месте, скрестив на груди руки, свысока взирал на всех Васо. Затем направился к выходу.

Молча переглянувшись, последовали за ним капитан и Ножица. Они уходили, поняв, что лишние здесь, хотя Ножица все еще посмеивался.

— Это я-то должен проспаться? — закричал Краль и двинулся вслед за ними. — Эта морда не спала и в ту ночь, когда вы Ценека хоронили в поповском лесу, гм!

Через дверь, у которой, пропустив вперед себя капитана и Ножицу, остановился Васо, из соседней комнаты проник свет и, смешавшись со светом карбидной лампы, выхватил из темноты все лица. Серое, словно пепел, лицо Смуджа и кроваво-красное его сына.

— Не болтай! Снова несешь вздор! — Йошко крепко схватил его за плечи. — Смотри, доиграешься! Тебе известно, за что ты нам должен быть благодарен!

Кралю не за что было благодарить семью Смуджей, если не считать гектара земли да постоянной взятки в виде бесплатно отпускаемого вина и неограниченного кредита на всякие домашние нужды. Но и этого было немало, подумал вдруг он.

— Гм! — хмыкнул он, но мысль, что они ему еще больше должны быть благодарны, снова овладела им, и он продолжал, уже более миролюбиво, но все же достаточно настойчиво: — Какой же это вздор? — И невероятно довольный, неожиданно растопырил пальцы. — А вот вам и свидетель!

Молодой и старый Смудж, последний с горечью и удивлением, посмотрели на дверь, ведущую в лавку, через которую, как только в комнату проник свет из другой комнаты, вышел шваб с лампой в руках и его жена и в которой минуту спустя, прежде чем в лавке зазвенел звонок, появился молодой человек, так и оставшийся там стоять, молча наблюдая за происходящим. Внешний вид этого молчаливого свидетеля производил странное впечатление в обстановке сельского трактира. Хотя его плащ, да и сам он, был перепачкан грязью, одежда его выглядела щегольской, словно у него не было времени переодеться — он был вынужден спешно покинуть асфальтированный город и окунуться в непролазную деревенскую грязь. Лицо же его, напротив, было грубым, широкоскулым и выдавало в нем скорее крестьянскую примитивность, если бы не покрытые сетью морщин синие круги под пронзительнохолодными глазами, говорившие о рафинированности язвительного, дерзкого городского прощелыги. Две глубокие складки залегли по обеим сторонам носа, и сейчас, проводя пальцем по одной из них, он презрительно ухмылялся: вся эта сцена очевидно забавляла его.