Джерри Старк - Павильон Дружбы

— В особенности устроитель празднеств, — подпустила шпильку Суламита.

— Молчи, неразумная женщина, твое дело рукописи переписывать… Справишься?

Эглантин сидел на столе, легкомысленно качая длинной, стройной ногой — Либертина заметила, что пряжки на его туфлях серебряные, несмотря на строжайший декрет о борьбе с роскошью — и терпеливо ждал ее ответа. Суламита отложила перо и помахала исписанным листком в воздухе, чтобы чернила поскорее высохли. В зале уронили что-то тяжелое, мелко и тоненько зазвенели стекла. Либертина растерялась, неожиданно поняв, что и боится предстоящего испытания, и не хочет уходить отсюда. И что ей нравится смотреть на этого человека, пусть он невесть на сколько старше ее и вообще годится ей в дедушки.

— Я постараюсь… справлюсь, — она постаралась выговорить это как можно увереннее. Фабр кивнул, словно и не ожидал иного ответа, хотел сказать еще что-то — но рядом затопали. Неустойчивая ширма качнулась, ввалились двое — темно-серый плащ-крылатка и светло-голубой, трехцветные розетки, гладкие черные волосы и напудренный парик. Тот, что в светлом, по сравнению с высоким и грузным спутником казался изысканной живой статуэткой, а высокий немедля затрубил:

— Фабр, сколько еще раз тебе повторять: моя невеста не нанималась к тебе переписчицей! Лина, опять ты потакаешь его стремлению эксплуатировать окружающих!..

— Потакаю, — кротко согласилась Суламита, выбираясь из-за стола. Привстав на цыпочки, она поцеловала оратора в краешек губ, и тот мгновенно смолк. Даже, кажется, слегка покраснел. — Прости. Я больше не буду. Эглантин, держи свою третью часть, и обращайся, если опять надо будет срочно что-то переписать.

— Вот так прелестные создания крутят нами, как пожелают, — грустно заметил обладатель парика. Либертина без колебаний прозвала его «Аристократом» и подумала, что Эмилия помчалась бы за таким без колебаний, изволь он хотя бы разок глянуть в ее сторону. — Фабр, появились новости, требующие обсуждения в узком кругу. Дамы, прошу прощения.

— Лина, сделай доброе дело, пусть нашу Юность устроят… ну, и покажи ей тут все, — распорядился Фабр, нехотя спрыгнув на пол. Чернокосая Суламита кивнула, поманив Либертину за собой.

— А эти двое — они кто? — немедля поинтересовалась маленькая танцовщица, когда девушки под негромкие реплики мужчин покинули уголок за ширмой, и направились в дальнюю часть зала. — Ты и правда выходишь замуж за того, черненького?

— Выхожу, — с достоинством кивнула Лина Фрей. — Это Шабо, депутат Конвента. Красавчик, на которого ты так рьяно облизывалась — Эро де Сешель, из Комитета Общественного Спасения.

— Вовсе я не облизывалась, — вяло запротестовала пойманная на горячем Либертина, поднимаясь следом за Суламитой вверх по лестнице — оказывается, над огромным танцевальным залом имелась надстройка, ныне разделенная перегородками на множество комнатушек. Гул стоял — как в переполненном улье. — Ой, если он из самого Комитета, почему тогда — «де Сешель»?

— Попробуй, назови такого — «гражданин Сешель», — хмыкнула барышня Фрей. Огляделась по сторонам и решительно потащила Либертину с ее лупящим по ногам кофром за собой, искать коменданта, распоряжающегося расселением участников празднества. Будущего Гения Юности сдали с рук на руки, передав строжайшее распоряжение Фабра «позаботиться». Суламита ушла вниз, а Либертина осталась в крохотной пыльной комнатке с косой крышей и окном, выходившим на облетающие сады Тюильри, смятением в душе и множеством вопросов.

Две последующие декады Либертина провела в горячечном, радужном тумане. Осознавая, пронзительно и четко — даже если ей посчастливится прожить на свете не один десяток лет и дотянуть до благополучной старости, ей не будет так хорошо, светло и весело. Никогда. Дни уходящей осени — лучшие в ее жизни, которые стоило бы обернуть в кусочек шелка, спрятать в шкатулку и хранить, как балерины поступали с первой парой своих туфель. Чтобы доставать время от времени и любоваться на воспоминания, хрупкие и яркие, как опадающая листва. Как тот шуршащий огромный букет, что они с Линой-Суламитой собрали в парке Тюильри и поставили на стол Фабру. Зная, что он не поблагодарит вслух, но мимоходом улыбнется им — и тогда день будет прекрасен до вечера.

«Никак влюбилась, девочка моя? — снисходительно интересовался беззвучный голос, так похожий на рассудительные интонации Николь Годен. — Что ж, не ты первая, не ты последняя…»