Деннис Лихэйн - Настанет день

Разговоры, разговоры, разговоры…

Дэнни задумался, отчего у него бывает такое жестокое похмелье — от выпивки или от здешней трепотни. Господи, да эти большевики могут разглагольствовать без остановки, пока глаза у тебя не разъедутся в разные стороны. Пока ты не уснешь под скрежет и шорох русских согласных, под носовую растяжку прибалтийских гласных. Проводя с ними две ночи в неделю, он лишь однажды увидел Луиса Фраину: тот произнес речь и отбыл под усиленной охраной.

Дэнни исколесил весь штат в поисках Натана Бишопа. Побывал на ярмарках вакансий, в смутьянских барах, на митингах, где шел сбор денег для марксистов. Он посещал собрания профсоюзов, сходки радикалов, встречи утопистов, чьи фантастические взгляды, казалось, просто оскорбляют само понятие «взрослый человек». Он записывал имена ораторов, сам же держался в тени, однако всегда представлялся «Даниэль Санте», чтобы и тот, с кем обмениваешься рукопожатиями, отвечал соответственно: «Энди Терстон», а не просто «Энди», «товарищ Ган», а не «Фил». При случае он не отказывался от возможности украсть листок-другой с подписями под воззваниями и резолюциями. Записывал номера машин.

В городе собрания проводили в кегельбанах, бильярдных, боксерских клубах, барах и кафе. На Южном берегу группы активистов встречались под пляжными тентами, в дансингах или на площадках аттракционов, заброшенных до следующего лета. На Северном берегу и в долине реки Мерримак предпочтение отдавалось железнодорожным депо и кожевенным заводикам, где вода бурлила промышленными отходами и оставляла на прибрежной полосе медно-красную накипь. В Беркшире собирались во фруктовых садах.

А попадешь на одно собрание — услышишь там и о других. Рыбаки в Глостере выражали солидарность со своими братьями из Нью-Бедфорда, коммунисты Роксбери — с товарищами из Линна. Он ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь заговаривал о бомбах или обсуждал планы свержения правительства. Они только трепались, громко и хвастливо. Пустая болтовня капризного ребенка. Да, они говорили о Первомае, но лишь применительно к другим городам: мол, нью-йоркские товарищи потрясут город до основания, а товарищи в Питсбурге зажгут спичку, от которой вспыхнет революция.

Митинги анархистов обычно проходили на Северном берегу, и на них мало кто являлся. Те, кто пользовался мегафоном, вещали сухо, часто зачитывая на ломаном английском что-нибудь из свежих трудов Галлеани, или Томазино ди Пеппе, или Леоне Скрибано, узника тюрьмы чуть южнее Милана. Никто не кричал, все выступали без особого чувства или рвения. Дэнни было с ними как-то неуютно. Вскоре у него возникло ощущение, что они знают — он не их поля ягода: слишком высокий, слишком откормленный, слишком много зубов.

После одного собрания, проходившего на задах какого-то кладбища в Глостере, трое мужчин отделились от толпы и двинулись за ним. Они шли, не сокращая и не увеличивая дистанцию. Похоже, их не волновало, что он их заметил. Один из них прокричал ему вслед что-то оскорбительное.

Обогнув кладбище, Дэнни пошел между снежно-белых холмов позади известкового завода. Преследователи, отстававшие от него ярдов на тридцать, принялись пронзительно свистеть, один из них улюлюкал, произнося нечто похожее на «эй, милый».

Известковые холмы напомнили ему один давно забытый навязчивый сон. В этом сне он пересекал безбрежную пустыню, залитую лунным светом, понятия не имея, как он сюда попал и как ему отыскать дорогу домой. И с каждым шагом на него все больше накатывал страх: он боялся, что у него больше нет дома. Что его родные и все, кого он знал, давно умерли. И только он один уцелел, чтобы блуждать по этим безлюдным землям.

Дэнни стал карабкаться на самый маленький из холмов, помогая себе руками и тревожа зимнюю тишь хрустом известки.

— Эй, милый.

Он добрался до вершины. По другую сторону — чернильно-синее небо. Под ним — заборчики с открытыми воротами.

Дэнни сбежал вниз, свернул в узенькую улочку, мощенную булыжником, и увидел барак — маленькую инфекционную больничку. Табличка над дверью гласила, что это санаторий «Кейп-Энн»; он открыл дверь и переступил порог. Его окликнула медсестра, сидевшая за конторкой у входа, но он быстро проскользнул мимо. Она окликнула его снова.

Он подошел к лестнице, оглянулся и увидел, что те трое застыли у дверей и один из них показывает на табличку. Наверняка у всех у них были родные, которых унесла одна из приютившихся здесь болезней: туберкулез, или корь, или полиомиелит, или холера. По их жестам Дэнни заключил, что никто из них не решается войти. Он отыскал черный ход и выскочил наружу.