Макс Шульц - Мы не пыль на ветру

Настроенная примирительно начала уже впадать в истерику. Но тут как раз впустили следующую партию, и опа, воспользовавшись заварухой, протиснулась на несколько человек вперед.

Хагедорн заметил, что за колючей проволокой кучка офицеров держится отдельно от солдат и унтер-офицеров. Основная масса пленных либо придумывала себе какое-то занятие, либо предавалась тупому бездействию, еще более коварному, чем скука. Офицеры стояли в сторонке, изредка перебрасываясь словами. Многие солдаты, сидя на скатанных шинелях, спина к спине, мирно дремали на солнышке. Другие искали вшей, подсушивали хлеб на костерчиках из обрывков бумаги, третьи счищали медными монетками грязь, налипшую на сапоги, играли в кости пли меняли хлеб на табак. Два американских санитара с инструментом, похожим на кузнечный мех, медленно двигались вдоль колючей проволоки, останавливались через каждые два-три метра и распыляли желтые тучи порошка против вшей над головами побежденных. С лип была содрана кора. Казалось, дикие звери обглодали их стволы. Нет, тогда еще не ели коры в американском лагере для военнопленных. Это пришло позднее, когда в крупных лагерях люди неделями питались корой и травой. Сейчас кора еще служила для поддержания маленьких костров.

На бравых вояк вы не слишком похожи, в душе злорадствовал Хагедорн. Наконец он увидел Залигера. Капитан стоял в кучке офицеров, небрежно прислонившись плечом к дереву. Указательным пальцем он чертил в воздухе фигуры, раз за разом, все одни и те же: треугольники, четырехугольники. Когда Залигер повторил свое упражнение вторично, Хагедорн смекнул, в чем дело. Ей-богу, весь Залигер был в этой игре: умный и ироничный. Он чертил доказательство Пифагоровой теоремы — квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов…

Хагедорн не слышал его голоса и все же слышал: предположение, выводы, ответ; все те слова, что, словно блохи, прыгали с языка Залигера, а его, гимназиста Хагедорна, замучивали до полусмерти. Как ты умеешь применяться к любой ситуации, Залигер! И если бы меня отправили на тот свет с твоей дружеской помощью, ты бы так же стоял здесь и чертил в воздухе теорему Пифагора. Это я знаю наверняка. И понимаю, как ты думаешь о будущем: как кошка, у которой одна-единственная забота — если уж падать, то на все четыре лапы. Для полного великолепия тебе только одного недостает: отваги. Ты трус. Поэтому ты сейчас по ту сторону колючей проволоки, а я по эту…

Мстительное желание показаться Залигеру, позлее подшутить над ним заставило Хагедорна выйти из очереди. Ревность, фыркающая, разозленная ревность взяла его за ошейник и повела вдоль стен к той точке, где расстояние между ним и Залигером было наименьшим.

Два тяжелых грузовика прогромыхали по улочке, ведущей к рынку, описали положенный круг но площади и медленно поехали вдоль колючей проволоки.

Какая издевка судьбы! В серо-зеленых машинах с белыми звездами на бортах впритирку стояли бывшие военнопленные прежних победителей, пели, орали, махали флагами — трехцветными, звездными, красными с наспех нарисованными серпом и молотом. Какая издевка! Они медленно-медленно объезжали побежденных, хлопали в ладоши, кидали в воздух полосатые бескозырки и не переставая кричали: «Ми-ир, ми-ир!» — Вот они остановились у ратуши, оттуда тотчас же выскочил офицер, американский, конечно, он что-то кричит шоферам, те опять включают газ, слава тебе господи! Внезапно Хагедорн вздрагивает. Кто-то его окликает, из дали времен доносится имя, которое в эту секунду, словно камнем, ударяет его.

— Амос, — слышит он, — передай привет родным краям, Амос…

За колючей проволокой стоит Армии и ухмыляется, как в те злосчастные времена. Оголенный липовый ствол рядом с ним вдруг превращается в старый каштан перед домиком Хагсдорпов. Руди сидит наверху в «крепости» и уже собирается сказать: «Эх ты, верхолаз, я сейчас спущу тебе веревочную лестницу». Но вдруг он чувствует спиной стену сгоревшего дома и сразу трезвеет, он ждет, чтобы черная желчь скопилась у него во рту, он выплюнет ее под ноги тому, кто стоит внизу… Но Руди только подсовывает большие пальцы под ремни своего рюкзака и уходит с таким видом, точно это он обездоленный, и торопится завернуть за угол, чтобы не видеть больше этого ада кромешного…

И опять он идет по бесконечно длинному, прямому, как стрела, шоссе, потом, никем не замечаемый, сворачивает на проселочную дорогу к деревне Рорен, где он оставил Хильду. На холме перед деревней, в углублении песчаного карьера, он садится передохнуть, думает, что нельзя ему принимать поспешных решений и что он был бы подлецом, если бы сошелся с Хильдой и йотом не взял ее в жены. Покуда он жует хлеб Анны, в нем согревает решенье. Хильда — чистая душой, добран девушка. Мы отлично с ней уживемся. У меня руки, жадные до работы, и в любви я тоже не рохля. А когда воздух очистится, мы пустимся в путь — домой.