Макс Шульц - Мы не пыль на ветру

Позади девушки стоял обер-фенрих и что-то говорил ей, переминаясь с ноги на ногу. Ну совсем злой дух сорок пятого года, подумал Хагедорн, прямой потомок того, что стоял в соборе за спиной бедной Гретхен. Но девушка, видно, и не слышала чернявого. Тогда рука Корты в замшевой перчатке протянулась и потрепала ее по плечу. Хагедорн пошел к ним. Он знал, что это непростительная глупость — сейчас приблизиться к обер-фенриху и, возможно, испортить ему игру. Это уже ничего общего не имело с тактикой Пифке. И все-таки он пошел. Он должен был пойти, что-то неотвратимо побуждало его к этому.

Паганини не обратил на него ни малейшего внимания. Он наигрывал для девушки стаккато на коричневой геройской скрипке.

— Фрейлейн! Послушайте! Встаньте же наконец. Это горе, большое горе. Но в наши дни нам не пристало горевать о павших в бою. Верьте мне, девушка, только слава павших героев живет вечно…

Обер-фенрих еще довольно долго говорил в том же тоне. Девушка не реагировала. Она сорвала с головы зеленый платок, скомкала его и прижала ко рту. Когда у чернявого иссякло терпение, а также мысли и он начал досадливо покашливать, Хагедорн подбежал, склонился над ней и проговорил:

— Встань, девочка! Кто знает, от каких мучений избавился твой брат! Встань, поди домой…

Он опять заметил мягкие завитки на ее шее. Но невеселая мысль вдруг кольнула его. Куда же это — домой? Куда? У него на языке уже вертелись слова: домой, к моей матери. У меня еще две сестры, найдется место и для тебя. Там есть лес. И нет войны. Там на лугах сейчас зацветают крокусы… Он заколебался. И ничего не сказал. Девушка поднялась, посмотрела на него обезумевшими глазами, посмотрела на топорщившиеся защитные накидки, открыла рот, чтобы что-то сказать, но голос ее не слушался, тогда она бросилась бежать, словно ее ударили кнутом, по проселочной дороге. Зеленый платок то развевался в ее руках, то волочился по грязи.

У паренька с лицом гипсовой статуи вырвался стон. Казалось, винтовка на плече, каска на голове и шинель на теле вдруг стали непомерно тяжелы ему.

— Нечего нюни распускать, — рявкнул на него обер-фенрих, — возьмите себя в руки, здесь не институт благородных девиц.

— Слушаюсь, господин обер-фенрих, — пробормотал паренек, щелкая каблуками и вытягиваясь по стойке «смирно».

Хагедорн обратился к Паганини:

— Господин обер-фенрих, разрешите проводить девушку, она еще глупостей наделает.

Фон Корта в ответ громко расхохотался и крикнул:

— Этого еще не хватало! Лучше вы ничего не сумели придумать?

И так же внезапно перестал смеяться, у этого человека все делалось без перехода. Он отозвал Хагедорна в сторону и грозным шепотом заговорил:

— Вы, видно, из породы знахарей, что внушают некоторым нашим согражданам, тем, у которых глаза на мокром месте, что геройская смерть — это еще наименьшее из зол. «Кто знает, от каких мучений избавился твой брат!» А вы знаете, унтер-офицер, чем это пахнет?

От чернявого разило винным перегаром. Хагедорн дав но ужо понял, что совершил ошибку. Этот тип принадлежал к тем, что пьют и но пьянеют, и его трезвость была самым неучтимым в нем. Что он осрамил его перед девушкой — беда невелика. Но что он при этом но только порол ерунду, но и сбросил с себя маску — это могло для него плохо кончиться.

Чувствуя, что он весь покрывается холодным потом, Хагедорн вытянулся по стопке «смирно» и постарался скорчить самую почтительно-дурацкую мину, на которую был способен. Чернявый между тем продолжал правой рукой дергать пальцы на левой так, что суставы хрустели. Затем он с брезгливым видом произнес:

— Для вашей пользы будем считать, что вы не в мору наивны. Ну, да, впрочем, это не замедлит сказаться.

Хагедорн собрался было произнести: «Разрешите идти, господин обер-фенрих», но успел проговорить только «Разрешите…», как тот перебил его:

— Пойдемте со мной!

На полпути к орудиям фон Корта вдруг остановился и снова накинулся на Хагедорна:

— Это называется подрыв оборонной мощи и боевого духа гражданского населения. Толстый нес! Что вы смотрите на меня, как баран на новые ворота? Это неоспоримый факт.

— Я думал, господин обер-фенрих…

— Ага, думали! Думать — опасное занятие. Итак, что вы изволили думать?

— Я думал, господин обер-фенрих, что так, пожалуй, будет человечнее…

— Человечнее?

Фон Корта опять разразился смехом, опять внезапно оборвал его и посмотрел вслед девушке, которая была уже довольно далеко и шла ело волоча ноги.