Сергей Бородин - Дмитрий Донской

Олег задумался.

Рязанские войска собирались к Пронску, а оттуда, выждав время, Олег думал вести их в Дубок. Там, в верховьях Дона, его и встретит Мамай либо он, Олег, встретит Мамая.

В это время во двор вошла небольшая толпа людей. Впереди шел Клим. Клима Олег согнал с княжого двора за ту ночь, когда убежал Кирилл. Наказывать не стал: Кирилл был добрый мастер. Но думал о Климе часто и всегда с раздражением. С тех пор Клим обжился в кожевенниках — вспомнил старое ремесло да к старому прибавил то, к чему в Орде присмотрелся, вошел у кожевенников в почет.

Воин, вышедший рязанцам навстречу, сказал боярину Кобяку: хотят, мол, с князем говорить. А Клим со своими стоял, ожидая, поодаль.

— А ну, чего скажут? — рассердился Олег.

Клим подошел и поклонился.

— А пришли мы, государь, спросить.

— Спроси.

— Слыхали мы: Московский князь скликает воинства на ордынцев. Рязань послала нас, господин Ольг Иванович, проведать: охочь ли ты и мощен ли идтить в тот поход?

— Куда?

— На ордынцев.

Весь двор, полный людей, ушей — гулкий, как набат, двор, — внимал этим словам Клима. Не было при себе меча: рассек бы Клима надвое, и это был бы ответ. Но здесь много ушей, а Москва рядом. Покусывая бороду, Олег отвернулся от Клима; глядя поверх крыш, небрежно ответил:

— Все спросил?

— Ждем твоего слова, государь.

— Рать собирается, оружие запасено, а будем ли биться, поглядим. Время покажет.

— То-то и оно, государь, — нету времени глядеть. Русь биться будет.

— А татары Рязань спалят. Забыл, как было?

— То-то, что не забыл. Город спалят — другой поставим, а Русь спалят — встанем ли?

— Прикажу — встанете!

— Оружия, говоришь, государь, напас? А будет ли кому нести то оружие?

— Забыл, как Москва нас била?

— Это при Скорнищеве-то? — спросил один из пришедших с Климом. — Мы все помним. За дело били, за русское дело били. Потому и побили нас, что их дело правое.

— Ты что это говоришь?

— Сам слышишь!

Олег обернулся, чтоб кивнуть воинам. Но успел опомниться: если бить, надо втайне. Дмитриево ухо длинно.

— Надо будет — кликну. Идите.

Но рязане стояли.

— Ну?

— Ты сперва скажи! — спокойно настаивал Клим.

— Не вашего ума дело.

— Народ, государь, своим умом живет.

— И что ж у него на уме?

— На Орду просимся, а за Орду нас не жди. Это наше слово.

— А ну-ка, пошли отсель. Так и скажите: за кого поведу, за того пойдут!

— Поглядим, князь.

Тут уж бояре, косясь на Олега, кинулись на ходоков и оттеснили их от Олега.

Бледный, он пошел на крыльцо.

— А что ж, как с конем, государь? — спросил конюший.

С ненавистью Олег посмотрел с крыльца вниз во двор — рязане уходили в ворота. За воротами их ждал еще народ; толкались в толпе женщины. Людей было много.

Стиснув зубы, Олег прохрипел:

— Готовьте коня. Понадобится.

— Какое к нему седло-то прилаживать?

— Черкасское, серебряное. А по золотому потники надо подогнать. Оба надобны.

Только дома, в каменных сводах, как в надежной пещере, он мог затаиться от своего города. Терем стоял высоко, князь смотрел на деревянные вырезные и тяжелые брусья города. Коньки крыш теснились ниже Олеговых окон. Подняв глаза, он смотрел, как небо затягивают прозрачные облака.

— К туману, что ль?

Больная нога заныла. Досадливо он потирал ее, словно боль можно стереть и стряхнуть, как пыль.

А конь уже загремел, топая еще не кованными ногами по круглому помосту темного денника. Люди от крыльца расходились, уже забыв о коне, говоря о дерзостной речи кожевенников, разнося ее по городу, по пригородам, по всему княжеству, по всей Руси.

Клим шел спокойно: в эту ночь, еще не забрезжит заря, они пойдут из Рязани.

— Со всех городов, слыхать, уж сходятся. Не мы первые.

— Поглядим, кто придет первее.

— Мамай-то, сказывают, стоит. Ждет.

— И того увидим.

— Да мы уж видывали!

— Еще поглядим.

Вечером к Олегу пришла весть, что через Пронск проехал московский боярин Тютчев.

— Чего ему?

— К Мамаю.

— Видно, Дмитрий послал мира просить! А через Пронск чего?

— Заехал будто с сестрой повидаться.

— А есть сестра?

— Сказывали, искал ее там. Не нашел. По городу ходил, воинство наше смотрел, об тебе пытал: на кого, мол, воинство.

— Пронюхал!

Достало сил дохромать до ложни. Как всегда в ярости, хотелось остаться одному.

Тютчев в Пронске своими глазами увидел, что Олег от русского дела отпал.

Сухощавый, в черном кафтане, с белыми выпушками, с белыми пятнами седины в черной густой бороде, опрятный, твердой походкой ходил по Пронску московский посол. Разговаривал с воинами, расспрашивал о Мамае и нежданно, перед вечером, когда добрые люди собрались ворота запирать, со всеми спутниками выехал из Пронска.