Назир Зафаров - Новруз

«— Таким, как Касым-фаранг…

Они смеялись. Но смеялись почему-то не осуждающе, а одобрительно, даже с завистью, словно им тоже хотелось походить на моего старшего брата, искусного Касыма, а не на весельчака Насыра…

— Ишь ты, — говорили они. — Неплохо решил. Касым — хороший парень. Золотые руки и мудрая голова у Касыма. Касым — Человек!

После этих слов мне становилось жаль Насыра — ведь он всех веселил, всем доставлял радость. Почему же никто по хочет быть похожим на Насыра! Даже я — его брат!

Позже я понял это. Жизнь людей проходила в труде, и труде нелегком. Порой мучительном. Тот, кто каждый день от зари до зари гнул спину, кому кусок хлеба давался в поте лица, тот ценил дар умельца. Золотые руки прежде всего нужны в деле — у наковальни и горна, у котла с мылом, у дубильного чана, а потом ужо в праздничном кругу».

Вчитаемся в эти раздумья, приведенные возможно полнее для того, чтобы показать, как многозначно писательское слово, сколько потаенных смыслов таит в себе. Покоренный искусством брата-музыканта, но предпочитая ему искусство брата-умельца, герой-повествователь но скрывает и той горечи, которую рождает в нем понимание обреченности, гибельности таланта, чьи высокие порывы к прекрасному не получают падежной опоры в жизни. По, погребенные под спудом повседневья, они ярко выражают неизбывные духовные силы народа, которые лишь до поры до времени скованы условиями подневольного существования.

Что, как не скорое раскрепощение этих сил, предвещает неистощимое жизнелюбие медника Азиза, чье черное от жара и копоти лицо светится доброй улыбкой, а губы роняют «душевные слова. Умел уста Азиз во всем находить светлое и радостное…»! От того же трудового народного корня — вольномыслие и свободолюбие шутника Джайнака, чья «запретная речь» открыто обличает богатеев, мулл, мингбаши и элликбаши, самого царя. «И это пугало и в то же время гневило людей, наполняло их сердца смелостью. По лицам я видел, как огонь мужества снисходил на джизакцев». В ряду самобытных натур, колоритных характеров, выведенных в романе, назовем также отца и мать Назиркула, в чем-то наивных и простодушных, по безупречно честных и мужественных людей, от которых сын впервые «узнал о существовании тайны. Оказывается, были слова, произносить которые запрещалось, они касались царя и войны. И но только запрещалось, из-за них могли посадить человека в зиндан».

По тем ведь и дорого слово, что из него рождается дело. Герою-рассказчику предстоит убедиться в этом, когда летнее безводье тяжко ляжет новой напастью на бедняков и толпа истомленных жаждой людей — «без жертвоприношений, с пустыми ведрами» — подступит к дому ишана. «Всегда, сколько я помню себя, — вспоминает Назиркул тот знойный день, — закрытая калитка в доме мусульманина была священным рубежом, переступать который не смел никто. Отворявший со насильно не мог надеяться на снисхождение или прощение, хозяин имел право убить незваного гостя. И вот священный рубеж одолевали с громким шумом жаждущие. Поело каждого залпа кулаков я закрывал глаза, боясь небесной кары. Мне чудилось, что в следующее мгновение загремит гром или ударит молния и испепелит все вокруг. Но гром не гремел и молния не сверкала. Звучали лишь удары кулаков». Так вспыхивает в Джизаке первая искра бунта, которой суждено разгореться жарким пламенем восстания.

Назир Сафаров не первым повествует о драматической эпопее 1916 года, грозно прокатившегося гулом народных волнений по всему тогдашнему Туркестану. Царский указ о мобилизации населения на тыловые работы, принятый в нарушение прежних обещаний и обязательств, всколыхнул степь. Об этом рассказано и в ранней повести Мухтара Ауэзова «Лихая година», и в позднейшей трилогии Абдижамила Нурпеисова «Кровь и пот». Восставшему Джизаку посвящена одна из новеллистических глав романа Аскада Мухтара «Чинара». Отличительное своеобразие романа «Навруз» — в документальной достоверности свидетельств, которые сохранила намять непосредственного очевидца событий. И что из того, если очевидцу было немногим больше десяти лет, — и его сердце окрылила недолгая победа, и на его плечи легли роковые испытания, выпавшие джизакцам после поражения.

Поистине вещие слова произносит однажды отец героя-повествователя: «Пусть хоть одни день люди живут с крыльями, один день летают». Хотя сказано так о весеннем празднике Навруз, мы можем отнести это и к дням восстания, ознаменовавшимся высоким подъемом социально-классового самосознания, революционного духа людей, едино душно вставших на защиту своих попранных прав. Ничто не в силах «остановить человека, который вместе с народом поднимается на борьбу. Это его дело. Он с сердцем советуется…».