Назир Зафаров - Новруз

— Что же это так вдруг… — сказала она.

— Не вдруг… Советская власть обещала открыть школы, вот и открыла.

— Сколько платить надо этому домле Хатаму? — поинтересовалась практической стороной дела матушка.

— А ничего. Власть платит учителю, с учеников не берут.

— Даже лепешки?

— Эх, ташкентская! Если ничего, значит, ничего…

— Странная школа, — вздохнула матушка. — И без денег, и без бога.

— Так мир устроен, — воспользовался отец случаем, чтобы порассуждать о боге. В противоположность матушке он относился к богу, особенно к его слугам, без достаточного почтения. Посещение мечети было для него обременительной обязанностью, от которой отец старался всячески избавиться. К богу он обращался лишь с просьбами и то, когда ни к кому другому обратиться было уже нельзя. Мулл считал мошенниками и вымогателями. Объявив сейчас матушке, что мир так устроен, он тут же добавил: — Там, где бог, там и деньги, где нет бога, там нет и денег…

— Не богохульствуйте! — подняла руки матушка. — Всевышний не причастен к делам людским.

— Но они творятся с его благословения…

Спор переходил границы дозволенного. Матушка повернулась ко мне и сказала:

— Назиркул, иди объяви невестке нашей о своем желании идти учиться. Жена должна знать путь, который избирает муж. Иди, сынок!

Матушка не хотела, чтобы я слышал слова, оскорбляющие слух мусульманина, западающие в душу и смущающие ее. О Мастон она меньше всего думала в эту минуту.

— Спасибо! — поклонился я родителям и вышел из комнаты.

Спор о боге меня не интересовал, а необходимость присутствовать при нем — тяготила.

«Буду учиться… Буду учиться», — повторял я как песенку, торопясь в ичкари — женскую половину.

Мне надо было с кем-то поделиться своей радостью, а кроме Мастон никого из взрослых в доме не было. Хотя двенадцать лет тоже не великий возраст!

У двери я вдруг остановился. Вот уже полгода, как я не говорил с Мастон. Даже больше. Не было надобности что-то обсуждать и решать сообща. Ведь Мастон жила у нас как родственница, хотя и считалась моей женой. Матушка определяла обязанности Мастон. Ей полагалось встречать меня на террасе, подавать полотенце, лить из кумгана воду на мои руки, приносить еду, ставить передо мной, ждать, когда поем и попью чай, кланяться и уходить.

Я к этому привык. Слов от нее никаких не слышал и, наверное, удивился бы, услышав. Постепенно забылось и слово «жена». Его иногда произносила матушка, как произнесла сейчас, отправляя на переговоры с Мастон.

У дверей я вспомнил, что никогда не заходил в комнату Мастон вечером, да и днем такое, кажется, не случалось. Не без смущения и робости я надавил на створку. Со скрипом она отошла, и я увидел Мастон, сидящую на курпаче с каким-то шитьем в руках.

Не зная, кто входит, и ожидая лишь матушку, Мастон спокойно повернула голову и вдруг вскрикнула «ой!».

Удивление и испуг были в этом возгласе.

— Ты что, Мастон? — спросил я, обескураженный такой встречей.

Она не ответила. Сжала руки на груди, словно защищалась.

Мама послала меня поговорить с тобой, — как можно мягче произнес я, объясняя свое неожиданное появление в ичкари.

Мастон еще крепче сжала руки на груди.

— В городе открывается новая школа, — повторил я слова отца. — В ней будут учиться дети бедняков. Бесплатно учиться…

Мастон слушала, но не воспринимала то, что говорилось. Я понял это но выражению ее глаз, по-прежнему полных страха. Она все еще боялась чего-то, что должно последовать за моим появлением и моими словами.

— Каждый может записаться, — продолжал я. — Мулла Хатам вместе с дядей Джайнаком обходят махалли и записывают детей. Ты видела большой белый дом, который построил Исмаил-бобо?

Страх стал гаснуть в глазах Мастон. Ничего пугающего слова мои не несли, и это успокаивало. А когда я спросил о белом доме, она попыталась вспомнить, видела ли его, вспомнила и кивнула.

— Вот в этом доме и будет новая школа, — обрадовался я. — От нас совсем недалеко, в начале базара.

Робкий интерес пробудился в Мастон. Правда, не к школе, не к тому, что она открывается в белом доме.

— Зачем вы все это мне говорите? — спросила она с удивлением.

— Не понимаешь?

— Нет.

— Я хочу, чтобы ты пошла учиться.

Страх опять вспыхнул в глазах Мастон.

— Вы прогоняете меня?

Я опешил. В моих словах не было ничего, говорящего о ненависти.

— С чего ты это взяла, Мастон?

Она вдруг заплакала.

— Муж, посылающий жену в школу на глаза людей, прогоняет ее.