Олег Ерохин - Гладиаторы

Корнелий Сабин вышел, а Кассий Херея, старый римлянин и заслуженный воин, начал в волнении ходить по комнате. От его сдержанности не осталось и следа.

«Да, Калигула — тиран, — сказал он сам себе. — Но разве его убийство, убийство принцепса, не было бы пагубно для Рима?»

Кассий Херея повидал за свою долгую службу немало солдатских бунтов и знал, что люди, однажды посягнувшие на верховную власть, напрочь забывают о порядке и о дисциплине. Если вдруг новый начальник попытается ограничить их распутство, то они, дождавшись удобного момента, не преминут вновь взбунтоваться.

«Юлия Цезаря тоже считали тираном, — подумал Кассий Херея. — Его убили, но вместо мира и спокойствия Рим получил войну, позорную войну между гражданами, которая тянулась более десятка лет… Да, Калигула губит сенат, но разве сенат — основа Рима?.. Нет, основа Рима — верность и повиновение…»

Так рассуждал Кассий Херея, старый воин, а Корнелий Сабин тем временем успел уже добраться до штаба своей когорты и вызвать к себе своего раба, Феликса, всецело преданного ему.

— Вот что, Феликс, отправляйся-ка к Муцию Мезе‚ — негромко сказал он. — Когда доберешься до его дома, требуй, чтобы тебя немедленно проводили к нему. А самому старику ты скажешь, что если он хочет дожить до завтрашнего утра, то ему следует немедленно и тайно, без рабов, бежать к Валерию Азиатику — Калигула уже послал за ним. Ну а чтобы Муций Меза тебе поверил, покажешь ему вот это…

Корнелий Сабин снял со своего пальца массивный золотой перстень и протянул его рабу. На этом перстне была искусно выгравирована волчица — наверное, в память той, которая некогда вскормила Ромула и Рема.

— Торопись же…

И трибун слегка подтолкнул своего раба.

Дом Муция Мезы находился на Яникуле — холме, наиболее отдаленном от Виминала с его лагерем преторианцев, так что ногам Феликса предстояло проделать большую работу, которую к тому же надлежало выполнить быстро.

Когда-то давным-давно (так, по крайней мере, казалось Феликсу, хотя иному лежебоке-бездельнику прошедшие четыре года покажутся одним днем) он‚ потомственный раб-сириец, гребец на галере богатого римского купца Авла Рупа, где-то у берегов Египта попал в лапы изнуряющей лихорадки. Феликс быстро выбился из сил. Когда плеть надсмотрщика нс смогла уже заставить его работать, матросы по приказанию Авла Рупа выволокли его на палубу, чтобы кинуть в море. На счастье сирийца, на этом корабле плыл Корнелий Сабин (Тиберий послал его с каким-то поручением к префекту Египта). Увидев, что больного гребца вот-вот швырнут за борт, трибун претория предложил Авлу Рупу продать его. Так Феликс приобрел нового хозяина, а Корнелий Сабин — преданного раба.

Конечно, трибун не был настолько жалостлив, чтобы пожалеть раба, но был достаточно расчетлив, чтобы спасти его, — видно, что-то в лице Феликса подсказало римскому воину, что из сирийца может получиться верный слуга…

Феликс бежал, не жалея ног; мелькали дома, мелькали улицы… А вот и мост через Тибр. Одолев его, сириец очутился на Яникульском холме — одном из семи холмов великого города. Проскочив еще несколько домов, Феликс свернул за угол и, сдерживая шаг, уже медленнее пошел по длинной улице, в конце которой находился дом Муцня Мезы, — его хорошо было видно, но сириец увидел не только его…

К воротам усадьбы сенатора подходили какие-то люди… Ну конечно же, как только он их сразу не распознал?! Это были преторианцы.

Феликс остановился. О том, чтобы опередить преторианцев, а самому при этом остаться незамеченным, нечего было и думать. Правда, в дом Муция Мезы можно было попасть не только через главный вход, был еще и другой путь — в заборе, огораживающем усадьбу, со стороны, противоположной главному входу, была проделана калитка, которой пользовались обычно только рабы. Феликс несколько раз приносил сенатору письма от своего хозяина, и однажды рабы вывели его из усадьбы не через центральные ворота, а через эту самую калитку…

Сириец неспеша пошел обратно. Свернув за угол, он во всю прыть понесся к вожделенной дверце.

Пока Феликс бежал к калитке, преторианцы успели вплотную подойти к воротам сенаторской усадьбы, и Арисанзор тотчас же принялся что есть мочи колотить в них.

За забором не раздалось ни звука, даже собаки не залаяли.

Евнух был озадачен. Обычно римские сенаторы не сопротивлялись воле принцепса даже тогда, когда речь шла об их жизни. Для того, чтобы устранить неугодного, императору было достаточно послать к нему простого вестника с приказом покончить с собой. Подобные самоубийства «по приказу» в те времена встречались на каждом шагу, иные даже благодарили цезаря за подобную «милость» — за избавление от мук и от рук палача, стараясь предсмертным подобострастием сохранить для наследников хотя бы часть имущества, незначительную по сравнению с той, которая отбиралась в казну.