Олег Ерохин - Гладиаторы

Сергий Катул, молодой человек лет двадцати, считался воспитанником Калигулы и был постоянным участником его безумств. Правильное лицо Сергия, покрытое нежным румянцем, пожалуй, можно было назвать красивым, если бы в нем была хоть капля мужественности, если бы не выщипанные брови, да накрашенные губы. Говорили, что он состоит в позорной связи с императором. Своим бесстыдством и кровожадностью способный ученик вызывал одобрение своего наставника.

Калигула, заняв предназначенное для него ложе, окруженное преторианцами, подал знак, что игры можно начинать. Тотчас же по амфитеатру разнеслись звуки труб и из широко распахнувшихся Главных ворот на арену попарно стали выходить гладиаторы. Первыми шли бестиарии, вооруженные длинными мечами и кинжалами, за ними — ретиарии со своими сетями и трезубцами, фракийцы с кривыми мечами и маленькими круглыми щитами, мурмиллоны с короткими тяжелыми мечами, квадратными щитами и массивными шлемами, на которых была изображена рыба.

Когда гладиаторы, делая круг по арене, проходили мимо ложи императора, они дружно прокричали, согласно обычаю: «Привет тебе, о Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя!» Зрители ответили им аплодисментами. Может, хоть сегодня эти трусы не омрачат праздник позорными попытками отвертеться от того, чему они предназначены. Ведь их выпускают на арену не сражаться, чтобы не умереть, а умирать, для этого сражаясь.

Когда гладиаторы покинули арену, Калигула сказал:

— Надеюсь, мой милый Фабий, ты славно поработаешь те дни, которые остались до моего консульства, — в январские календы я намерен устроить не меньшее празднество, чем сегодня.

Собиравшегося ответить претора перебил Сергий Катул, злобно сказав:

— Поручи претуру мне, божественный, уж я-то добуду больше сестерциев, чем этот увалень, который к тому же еще и хороший плут: дом на Авентине [32] Авентин — Авентинский холм, один из семи холмов, на которых был расположен Рим. он строит не иначе как на денежки негодяев, которых ему приходилось расследовать!

Бросив на Сергия Катула грозный взгляд, встреченный молодым повесой презрительной усмешкой, Гней Фабий сказал:

— Клянусь твоим гением [33] Римляне считали, что у каждого человека есть свой дух-покровитель, мужчинам покровительствовали их гении, женщинам — их юноны. ‚ божественный, этот умник не зря хлопочет о претуре: ему, наверное, не хватает денег на помаду, чтобы вымазать ею свой смазливый зад. Из моих же подопечных он выжмет больше крови, чем сестерциев.

Император потешался, наблюдая, как препираются его любимцы. Услышав ответ претора, он подмигнул Мнестеру, который тут же стал изображать то Гнея Фабия, грозно сдвинув брови и рыча, обнажая в пугающем оскале кривые зубы, то Сергия Катула, растянув губы тонкой ниточкой в мерзкую гримасу (наверное, улыбку) и посылая воздушные поцелуи Гнею Фабию от места, пристрастие к которому развратного юнца вызывало столь сильное отвращение претора, что служило постоянным объектом его насмешек.

В этот момент зазвучали трубы и на арену вышел гладиатор, чья нагота была прикрыта одной лишь набедренной повязкой; в правой руке он сжимал меч, на поясе у него висел кинжал. Это был фессалиец Диодор, опытный бестиарий, пятый год выступающий в амфитеатрах; зрители радостно приветствовали первого бойца. Следом за ним на арену выскочил громадный лев, которого в течение трех дней до игр не кормили, чтобы голодом подстегнуть и без того присущую этим хищникам свирепость. Увидев своего противника, зверь сразу же бросился к нему. Лишь несколько прыжков отделяло льва от фессалийца‚ последний из них, казалось, опрокинул гладиатора… Но нет, лев промахнулся. Страшный зверь перелетел через рывком упавшего на арену Диодора, только слегка задев его плечо. Бестиарий, не давая льву времени развернуться, быстрым движением всадил свой меч в брюхо животного.

То ли благодаря мастерству гладиатора, то ли благодаря случайности, меч, по-видимому, попал в какой-то крупный сосуд, потому что лев, так и не обернувшись, что-то слабо прорычал и издох.

Послышались жидкие хлопки. Зрители были явно разочарования, одни — быстротой схватки, другие — невредимостью гладиатора. Калигуле же показалось, что его одурачили.

— За мои сестерции вместо льва мне подсовывают какую-то падаль!.. Где этот жадный торгаш, решивший заработать на своем государе?.. На арену его! На арену!

Услышав императора, трибуны пришли в неистовство. Зрители яростно закричали: «На арену купца! На арену!», и в этом крике было столько же негодования, сколько и подобострастия.