Наталья Уланова - Лиса. Личные хроники русской смуты

Что там скрывалось за этим «и» она старалась не думать, но твёрдо знала — там, в будущем, её ждёт счастье. Галина очень хотела быть счастливой.

Для счастья нужно было платье. Шёлковое, с вышивкой и пышными, колокольчиком, рукавами.

Устроить платье взялась самая близкая из подруг — Надька.

«Надеждой» Надьку никто никогда не называл — не того полёта птица. Да и птица ли? Птицы, какие ни есть, приносят пользу, а у Надьки была репутация неудачливой аферистки.

— Тебя по одному и тому же платью уже на всех танцплощадках узнают! Ты же бедная… Думаешь, никто не понимает, почему ты обычно сидишь дома и всё на занятия списываешь? И понимают, и знают прекрасно, что платье твоё единственное — никак не высохнет, а отпарить его до сухости не получилось из-за того, что керогаз занят, и поэтому не на чем греть утюг.

В принципе Надька была права, но Галя всё же обиженно потупилась — нельзя быть такой безжалостной, такой неделикатной. Надька же, словно не замечая опущенной головы подруги, вкрадчиво продолжила:

— А тут тебе и пальто пошьют, и платьев шёлковых… Всяко-разных. Оденет он тебя, как царицу! — говорила она хорошо и складно, но глазки при этом поблескивали зло и завистливо.

У самой Надьки личная жизнь не клеилась. При всех богатых внешних данных: росте, фигуре, ногах, которым не нужны были удлиняющие фигуру лодочки на шпильке, при натуральных вьющихся локонах и голубоглазости — в этом деле ей не везло. Парни знакомились с ней охотно и часто, но потом происходило что-то необъяснимое: повторной встречи не случалось никогда.

Надька нервничала, переживала, анализировала каждое своё слово, жест, взгляд, но ошибки не находила. Одевалась она лучше всех. Отец в свое время навёз столько «трофея», что даже сейчас ломились шкафы. И комнатка, ну и подумаешь, что в полуподвале, у неё была своя собственная, уютная… Широкую пружинную кровать с никелированными шишечками Надька застилала жёлтым шёлковым покрывалом с роскошными кистями на углах. По атласной глади покрывала, беззаботно взмахивая маленькими изящными крылышками, порхали синие райские птички. В щедро накрахмаленных белоснежных наволочках под тюлевой накидкой прятались — одна на другой — три туго набитых гусиным пухом подушки. Мало того, у Надьки была перина, и, главная ценность по тому времени: настоящие льняные простыни. Рядом с кроватью стоял высокий столик на гнутых ножках, на котором красовался патефон. Пластинок было всего две, и те заезженные донельзя, а потому, Надька патефон не заводила, берегла их. Она мечтала о том времени, когда лёжа на перине рядом с мужем — после всего — лениво протянется за иглой, опустит её на пластинку, покрутит заводящую патефон ручку, и зазвучит мелодия, услышав которую, её суженый окончательно поймёт, что выбор сделал удачный и правильный. И именно Надька — и есть та женщина, которую он искал всю жизнь. За этим просветлённым пониманием непременно последует страстный поцелуй, а за поцелуем — долгая и счастливая семейная жизнь.

Жаль, что после войны хороших женихов было совсем мало. Они были наперечёт и, как правило, уже пристроены за более проворными конкурентками. Потому и ходили к Надьке тайком и были это чаще всего чужие мужья… Но она знала, что своего счастья ни за что не упустит!

Надька уходила в грёзы как утопленница в омут. Даже на людях. Размечталась она и теперь, совершенно не реагируя на теребившую её за руку Галинку…

— Надь! Надя?! Ты что? — заглядывала та ей в лицо.

— Ничего! — вздохнув, улыбалась Надька. — Ты всё равно не поймёшь.

Подруга у неё была тихоня и бесприданница. Одно слово — из простых.

И что только мужики в ней находят?

— Ах, так! Одевать меня?! Этого ещё не хватало! Не нужны мне его подачки! А потом всю жизнь буду жить в упрёках? Подобрали, мол, голую да босую и облагодетельствовали?.. А я в институт поступлю! В этом году! Обязательно! Буду при высшем образовании, и никто меня куском не упрекнёт! — бушевала Галя.

— А что, он тебе и предложение уже сделал? — очнулась Надька.

— Сделал… — выпустив пар, Галинка рухнула на стул, эмоционально хлопнув ладонями по коленям. — Сделал, Наденька, сделал. А теперь вон как оно оборачивается…

— Слушай, а вы целовались уже? — хитро сощурилась Надька.

Галя испуганно обернулась, но убедившись, что мать продолжает спать, сделав таинственное лицо, отогнула горловину платья. На шее, в ямочке у ключицы красовался сине-багровый след от поцелуя. Надька ойкнула и, закрыв рот ладошкой, осуждающе покачала головой.