Иосиф Кантор - Ной. Всемирный потоп

Сегодня Эмзара кричала: «Завтрак готов! Идите завтракать!». Значит – спала хорошо и видела приятные сны. Или же не видела никаких, главное, чтобы не снилось неприятное, такое, как только что снилось Ною.

«Господи, – взмолился Ной, стоя на коленях в своей молельне. – Зачем Ты посылаешь мне эти видения? Ужели недостаточно с меня лицезреть потоп однажды, что Ты заставляешь смотреть на него много раз? Или в том скрыт замысел Твой, который мне не дано постигнуть? Господи! Я – раб Твой и сделаю все, что Ты велишь мне сделать! Но каждый должен нести тяжесть по силам его! Сними с меня груз сомнений моих, Господи! Я поступлю по правде Твоей, но я должен знать, как мне поступить! Скажи мне, Господи! Вразуми меня, ибо скуден ум мой!»

Завтрак, как обычно, начался без Хама. Ной прочел благословение над пищей – финиками, сочными стеблями травы кулев и лепешками, все сели и начали есть. Ели скоро, но не жадно, непременно оставляя последний плод или последний кусок лепешки на столе. Не брать последнего, а предложить его другому – проявление вежливости. Когда все расходились, оставшееся съедала Эмзара, притворно ворча при этом: «Столько мужчин, и ни у одного не нашлось сил доесть подчистую». Иногда последнее доедал Хам, если успевал к окончанию завтрака. Очень часто не успевал и тогда голодал до обеда, во время которого ел за двоих. «Братец Хам, что верблюд, – шутил Сим, когда был в хорошем расположении духа. – Поест один раз, как следует, и может, не подкрепляясь более, пересечь пустыню Нав!».

Хам появился в середине завтрака. Поприветствовал всех и сел на свое место, по левую руку от Сима. Выглядел он выспавшимся и свежим. По мокрым волосам сына Ной догадался о том, что тот обливался водой у колодца. Хам любил поливать себя холодной водой, а вот Иафет даже лицо умывал только теплой, предварительно нагревшейся на солнце, говоря, что от холодной воды у него сводит скулы.

Отец наблюдал за сыном, пытаясь понять, о чем он думает.

Сын наблюдал за отцом, пытаясь понять, о чем он думает.

Когда их взгляды встречались, на губах у обоих появлялась улыбка.

«Человек, который так улыбается, не способен на убийство», – убеждал себя Ной.

«Отец смягчился, – радовался втайне Хам, – ему больше нет дела до Ирада и Хоар».

«Оба насторожены, – с горечью отметила наблюдавшая за ними Эмзара. – Нехорошо…»

Выходя утром из дома, Ной имел обыкновение смотреть на солнце, словно приветствуя его. Никаких приветствий он не произносил, но взглянуть на солнце и тут же зажмурить глаза – стало чем-то вроде ритуала. Сегодня солнце светило не так ярко, как обычно, словно было затянуто какой-то полупрозрачной пеленой. «Странное облако, – подумал Ной. – К добру ли?».

Сердце участило свое биение. Ною стало тревожно.

«Не о чем беспокоиться мне, когда Господь мой со мной», – сказал про себя он и поспешил к Ковчегу, не желая задерживать ни себя, ни остальных. Если шли куда-то вместе, то никто: ни сыновья, ни невестки, ни Эмзара – не обгоняли Ноя, демонстрируя тем самым свое уважение к нему и подчеркивая его первенство. Сам Ной никогда не требовал и не ожидал от домочадцев такого, то был их почин.

Работа нынче спорилась на удивление легко. Она вообще с каждым днем становилась легче. Силам положено убывать, если работать изо дня в день от рассвета до заката, и даже сверх того и работать усердно, не покладая рук своих. Но сил у всех строителей Ковчега прибавлялось с каждым днем. Вдобавок навыки, оттачиваясь, достигали совершенства, и работники, работая бок о бок, приноровлялись друг к другу. Достаточно было одному поднять руку, и другой уже спешил к нему с доской. Если кто поворачивал голову, оглядываясь на остальных, то тут же получал требуемую помощь. Если в самом начале строительства Ковчега на лугу было шумно от голосов, то теперь слова почти не произносились, шумели только инструменты – стучали топоры, визжали пилы, да шелестели рубанки. Иафет, которому надоело то и дело точить инструмент (по традиции заточкой ведают младшие), придумал невиданное. Проделал в центре круглого и плоского точильного камня отверстие, просунул туда гладко оструганную круглую палку, установил палку концами на две рогатины, соединенные перекладинами, а внизу установил еще одну такую же палку с деревянным колесом на ней и поперечной досочкой посередине. От колеса к утолщению на верхней палке шел туго натянутый кожаный ремешок. Сим, увидев такое диво, спрашивал о назначении его, но Иафет только качал головой, давая понять, что откроет все в положенное время. Вечером, закончив работу, он разложил справа от дива топоры, ножи и рубанки со стамесками, пододвинул чурбан, уселся на него, взял в руки топор, поставил правую ногу на дощечку и начал качать ее. Колесо завертелось, вращение передалось наверх… Вот Иафет поднес к быстро-быстро крутящемуся камню лезвие топора, раздался тонкий пронзительный визг и брызнули вперед искры. Одно плавное движение, поворот лезвия, еще одно движение и топор был наточен. Иафет закатал рукав на левой руке и, взяв топор за обух, а не за топорище, сбрил им, словно бритвой несколько волосков с руки, показав тем самым остроту заточки. Переложив топор влево, он перешел к следующему и очень скоро наточил все инструменты. Вручную за это время два-три топора бы успел наточить. Сим тут же потребовал: