Лев Кокин - Витте. Покушения, или Золотая матильда

Произошло это после убийства народовольцами его крестного (сам считал так) отца. И уж тут его дурачества не раз прогремели, в том числе и в прямом смысле, как, к примеру, при взрывах в Брюсселе. Впрочем, даже самые оглушительные из них не доставляли и доли того удовольствия, какое испытывал Петр Иванович от дурачеств литературных. Например, от письма раскаявшегося революционера П. Иванова, широко распушенного по рукам, с чистосердечным признанием, будто бы чуть не все террористы — евреи. Возмущенные эмигранты ломали головы над загадкой, кто ж такой этот П. Иванов, и агенту из их среды доносили про то исправно, а довольный проделкою Петр Иванович потирал руки. Не могли, дурачье, докумекать: П. Иванов — это П. Иванович… фокус прост.

Потом случалось выдумывать и посложнее.

«Г. Плеханов» — кому не известный! — обличил в публикации подобных признаний руководство «Народной воли», и в ответ «другие революционеры» ополчились на Г. Плеханова… Но на самом-то деле это все один лицедей озорничал-развлекался… А позднее затеял интригу еще хитроумней. Объяснил о создании некой «Лиги спасения России» от грозящей ей революции — по образчику «Священной дружины» — и призвал французов своими франками ее поддержать. Затем же ничтоже сумняшеся обвинил… шефа охранки Рачковского в искажении целей «Лиги» и ее действий. На сем его фантазия не иссякла, и он выразил вдобавок надежду, что месье женераль еще признает свои заблуждения и «Лигу» по заслугам оценит… не двойная уже комбинация, а по меньшей мере тройная изобретательного месье!

«Женералем» именовали Петра Ивановича многие русские парижане, он и сам успел парижанином стать, француженка-католичка принесла ему законного сына. Вполне приличное общество собиралось на его вилле в Сен-Клу, и месье женераль задавал там лукулловы пиршества [1] Богатый, роскошный пир. . Ведь не только упражнялся в изощренных интригах да с бомбистами тайно в кошки-мышки играл. Не без прибытка и поигрывал на бирже, и посредничал в финансовых сделках…

Сергея же Юльевича Витте эпопея «Священной дружины» не выбила из железнодорожной его колеи. Отвлекла, но не более, и то ненадолго, так что службы он даже не прерывал. Однако — это выяснилось позднее — в карьере его сыграла не последнюю роль. Крушение царского поезда в Берках, которое Витте пытался предотвратить, надоумило кого следует вспомнить об участии его в «Священной дружине». Что и было ему без промедления зачтено.

Покамест Петр Рачковский свою предприимчивую натуру проявлял столь разносторонне на берегах Сены, собрат его по «дружине» из защитника патриархальных исконных устоев успел превратиться в яростного их реформатора, из славянофила — в западника, из железнодорожного служащего средней руки — в могущественного министра на берегах Невы.

Но еще немало воды утекло — и в Неве и в Сене, — прежде чем державный министр обратился к мало кому известному офицеру. Не сам, понятное дело, через одного человечка, что от его лица попросил сыщика об услуге. А услуга догадаться нетрудно какая. Разумеется, выследить… Выследить некоего профессора-эмигранта, нападавшего с яростью на министра, на его политику… и не только… Ну и некоторые существенные документики раздобыть бы при этом (сиречь — выкрасть) неплохо.

Как на грех, однако, перед тем незадолго не захотел министр поддержать один проект весьма прибыльный, в коем кровный интерес имел сыщик. Так совпало… Но хоть было это в нарушение неписаных деловых правил, тот не стал считаться по мелочам, согласился-таки оказать со своими людишками требуемую услугу.

Все проделано было без сучка без задоринки. Как положено, установили за виллой на Женевском озере наружное наблюдение, терпеливо дождались, когда профессор убудет, и в его отсутствие преспокойно обчистили дом, озадачив местную полицию неразрешимой загадкой, что за воры такие: ни на что не польстились, кроме никому не нужных бумажек.

А вот Петр Иванович к сим бумажкам отнесся с большим любопытством. До того как отправить по назначению в Петербург, погрузился надолго в их изучение. И не напрасно. Беспокойный профессор, известный в России как Илья Фаддеевич Цион, а в Париже как Эли де Сийон, плодовитый писатель и памфлетист, составил себе имя совсем на другом. Сделал крупное научное открытие в физиологии, занял кафедру Сеченова в Медико-хирургической академии. Что Циона заставило променять науку на публицистику, даже Петр Иванович толком не знал, зато знал, что повсюду это имя сопровождали скандалы. Академию он оставил после поднятого против него студентами бунта, в Министерстве финансов (куда по протекции отставного профессора взяли) он впутался в какую-то историю и, покинув следом Россию, печатно набросился на прогнавшего его министра (Вышнеградского, предместника Витте), а потом, с нараставшим ожесточением, и на Сергея Юльевича самого… Уже здесь, в Париже, ославился громким бракоразводным процессом, бросив жену (еврейку, кстати, и из Одессы) ради красотки-актрисы. И конечно, для Петра Ивановича имело значение, что этот ревнитель православия, славянофил, был и сам вор прощеный, еврей-выкрест.