Лев Кокин - Витте. Покушения, или Золотая матильда

…С предложением левых государя ознакомил председатель Думы Родзянко. Едва взглянув на бумагу и ни слова не говоря, Николай отодвинул ее к краю стола… Это было в его духе и ничего доброго не предвещало, кому-кому, а уж графу Витте не требовалось объяснять, что сие означает. Говоря откровенно (что как раз несвойственно государю), его величество предпочел бы стереть из памяти, изъять, вычеркнуть им самим дарованный Манифест из российской истории… как, быть может, наиболее опасное за время царствования покушение на корону!..

В мрачные минуты, признаться, Сергей Юльевич был и сам к тому близок. А такие выпадали последнее время нередко, в особенности по ночам, когда мучит бессонница… Он фундамент нового российского здания возводил на благоразумии большинства — и ошибся!.. На это рассчитывал и этого не нашел… Его и сожрали, как дикари соплеменника, который неосмотрительно оступился… Значит, нет благоразумного большинства!.. Значит, с Манифестом поторопились!

С другой стороны, возражал он себе, ворочаясь с боку на бок в широкой постели, надо было спасать положение. В тот опасный, в тот грозовой момент Манифест сыграл роль громоотвода. Но разве одним тем себя исчерпал? И Сергей Юльевич спохватывался: нет, он не был ошибкой. Ход развития цивилизованных стран… человечества!.. — если что перво-наперво подтверждает, так это верность конституционных основ. Даже движение поездов по железной дороге упорядочено благодаря расписанию, без него — крушения, хаос!..

И в минуты светлые душевного равновесия он почитал 17 октября за вершину всей своей жизни, ослепительную вершину!

Последнее время, соответственно возрасту, он задумывался над прошлым все чаще. В его годы и в его положении, в одиночестве , это было, наверно, естественно, размышляя о жизни, итожить … Подбивать, так сказать, сальдо. Написание мемуаров подготовило к этому.

Кстати, записал в них однажды нечто вроде того, что в конце концов убежден: раз прогудел над Россией набат 17 октября, не заглушат его ни хитрости политические, ни даже военный грохот… Под руками, к сожалению, не было текста, рассованного по тайникам… Но и без того видел ясно: в том вопрос, совершится ли все спокойно, разумно или прольется потоками кровь. Оставалось лишь Бога молить, чтобы бескровно и мирно…

И еще там присутствовала дорогая ему мысль, не раз проверенная на опыте. С давних пор, с валютной реформы: преобразования в России необходимо проводить быстро, спешно — в противном случае они тормозятся…

Неприветливым зимним питерским утром как-то раз заехал к нему его «лейба», недавно прирученный, Глинский.

Он застал его шагающим по кабинету в сапогах и в кашне, словно только что с улицы или, напротив, собрался уезжать.

Не успев поздороваться, Сергей Юльевич вдруг сказал, как бы в продолжение какого-то давно длящегося разговора:

— Верьте, немало в русской жизни исчезнет, а 17 октября останется. Размышления утверждают меня в этом…

Он все еще с кем-то спорил, повторяя это не раз, и многим.

— Я не задержал вас? — разглядевши его наряд, учтиво спросил посетитель.

Известно было: по утрам Сергей Юльевич совершает прогулки в автомобиле на острова. Заезжает в часовню Спасителя помолиться. Одиночество угнетало его. Автомобиль замещал друзей. Полюбил с ветерком прокатиться, пробуждая окрестность петушиным криком клаксона. Впрочем, самобеглые эти кареты, быстрокаты и многоместки, давно перестали пугать горожан. Вот когда в свое время великий князь Дмитрий Константинович и барон Фредерикс, удалые кавалеристы оба, чуть не первыми в Петербурге оседлали свои авто, то-то, помнится, было от их «серполетов» фурору… и дыму!.. Ну а нынче на это мода, уж и дамы соперничать стали в отделке своих колясок . Так что же говорить о Европе! Замечательное путешествие до войны успел предпринять Сергей Юльевич через всю Францию из Германии, из-под Франкфурта, в Биарриц… С той поры настольною книгой сделался у него «Курс автомобилизма» инженера Н. Г. Кузнецова, так что «старый железнодорожник» стал прилично-таки разбираться не в одних кулисах да буксах, но во всех этих дифференциалах-карбюраторах тоже…

— Я расстроен, — попросту, по-стариковски, объяснил он навестившему его Глинскому, — в Александро-Невскую лавру ездил, на кладбище… выбирал себе место…

— Полноте, Сергей Юльевич, что с вами?.. Подобные помышления… от кого угодно ожидал, только уж не от вас!..

— У меня предчувствие, что недолго осталось… Я в предчувствия верю. Если станете писать некролог, — вдруг продолжил совершенно практическим тоном (как литературный заказ дает, мог подумать тут про себя «лейба»), — не забудьте, каким я хотел бы видеть свой памятник. Простой черный крест на таком же черном подножии, и на нем слова: «Граф Витте. 17 октября 1905 года». И пожалуй, текст Манифеста… а? Как по-вашему? Или лучше — моей объяснительной Записки к нему… Ей-богу, она важней самого Манифеста!.. В ней — ключ к пониманию всего!