Иван Наживин - Евангелие от Фомы

— Да это прямо страница из твоего послания к людям о суете сует, достопочтенный Каиафа!.. — воскликнул Пилат.

— Значит, очень устал, в самом деле, мир, если такие прекрасные уста повторяют то же, что и мы, старики… — сказал первосвященник.

— Не знаю, как другие, а я еще не устал!.. — блестя своими белыми, крепкими зубами, захохотал Ирод.

— И я тоже!.. — зазвенела своим колдовским смехом Саломея.

— Ну, так и выпьем все за молодость, красоту и любовь!.. — воскликнул Пилат. — Достопочтенный Каиафа… Старейшины…

Все взялись за чаши.

— За жизнь!.. — провозгласил Марк Лициний, все стараясь быть красивым. — За всю жизнь, за эту прекрасную, увлекательную сказку!.. Посмотрите на эту зарю вечернюю — за ней идет заря утренняя!..

— А что это виднеется там на голом холме, за башней?.. — устало спросила Вероника.

— Это кресты на Голгофе… — отвечал Иезекиил. — Место, где римляне казнят преступников…

— А-а!.. — равнодушно уронила Вероника. Очень грациозным жестом она снова взяла из вазы анемон, рассеянно понюхала и очень красиво уронила его на ковер.

— Итак, поднимем чаши за жизнь!.. — провозгласил нарумяненный Ирод.

— За красивую, за веселую жизнь!.. — прелестно прокартавила Саломея.

Все дружно подняли чаши. Над ними победно сияла Венера-Иштар. Вероника неподвижно, с тоской красиво смотрела куда-то вдаль. Каиафа тихо любовался богиней и печально думал, что скоро ему умирать. А на угасающем небе вдали резко выступали угольно-черные, покосившиеся, уже пустые кресты…

Оправившись от болезни, Никодим переехал в свое богатое поместье на окраине Иерихона. Ему нужно было прежде всего уединиться и разобраться в том, что он только что видел и слышал не то наяву, не то в странном сне. Легенда о воскресении Иешуа, родившаяся на его глазах, не только не рассеялась, как сон, но, наоборот, крепла с каждым днем. Фома, бывший ученик галилеянина, а ныне его, Никодима, садовник, только что принес из Иерусалима известие, что в годовщину смерти назаретского рабби все ученики его собрались втихомолку — еще побаивались — в Иерусалиме и, справляя вместе вечернюю трапезу, ели плоть Иешуа и пили его кровь — точь-в-точь так, как в мистериях Диониса у эллинов и Озириса у египтян!

Никодим вообще следил за последователями погибшего галилеянина. Оправившись от первого страха, они снова закопошились в кипящей страстями стране, проповедовали каждый свое, из всех сил искажали учение своего наставника и загромождали его прямо невероятным набором самых чудесных, но и самых нелепых подробностей. И, чем эти подробности были нелепее и невозможнее, тем успешнее была их проповедь среди толп. Только Фома один замолчал, и чем дальше шло время, тем крепче молчал он: он не хотел учить людей, но, раздумывая о деяниях их в тиши своих солнечных садов, многому от них учился…

Сидя в прохладе своего большого рабочего покоя, в раскрытые окна которого смеялась весна, Никодим просматривал свои записи о поездке в Египет… И ярко всплыла в его памяти картина: огромный, древний, торжественный храм, лес покрытых странно-четкою живописью колонн, распускающихся вверху, в лазури, огромными каменными лотосами, и склоненная толпа, рыдающая о смерти Озириса. И вот вдруг среди благоухающих волн золотых кадильниц, весь в белом, появляется жрец. Обходя рядами молящихся, он помазывает чело каждого из них священным елеем и, склоняясь, шепчет каждому на ухо радостные, торжественные, страшные слова:

— Не плачьте!.. Воспряньте духом, о, посвященные: Он воскрес! И для нас из страданий наших придет спасение!.. Он воскрес!

На некрасивом лице Никодима отразилось глубокое волнение. Он встал и, оставив свои папирусы, быстро вышел в сад. И еще с лестницы увидел он Фому, который, не торопясь, подрезывал неподалеку розы.

— Послушай, Фома… — подходя к своему садовнику, проговорил он. — Скажи: отчего это никому из вас не пришло в голову еще при жизни рабби записать все его слова и дела? Как могли вы сделать такое упущение?..

Опустив свой кривой нож, Фома подумал.

— Видишь ли, господин… — не торопясь, проговорил он. — Прежде всего почти все ученики рабби были безграмотны — владеть каламом умели только мытарь Матфей да я. Я не раз думал о том, чтобы записать все, но как-то рука не подымалась… А Матфей многое уже записал и записанное оставил мне для прочтения… Если хочешь, господин, то по окончании работ я покажу тебе кое-что…

— Нет, не по окончании работ, Фома, а сейчас же… — сказал Никодим. — Сходи и принеси все, я подожду тебя вон там, под пальмами, в холодке…