Павел Саксонов - Приключения доктора

Однако сам этот факт — возможность собственными глазами увидеть санитарный транспорт — играл на руку зловредным распространителям не менее зловредных слухов. Этот факт придавал весомость бескостным языкам и той ахинее, которую они мололи.

Уже к утру следующего дня ситуация накалилась настолько, что Николай Васильевич был вынужден собрать экстренное совещание. В какой-то страшный момент присутствовавшим на нем чиновникам даже показалось, что и сам Градоначальник вполне отдался паническим слухам — настолько мрачным он был и нерешительным. К счастью, тут же выяснилось, что — мрачность, причина которой понятна, оставим в стороне — нерешительность Николая Васильевича проистекала из осознания собственной беспомощности перед захватившей столицу паникой. Николай Васильевич понятия не имел, как можно выправить ситуацию и объяснить вконец обезумевшим людям, что никакой опасности для них не существует!

Все предложенные средства были одно другого хуже. И все они, понятное дело, были отвергнуты. Отвергнуто было — как нечто совсем уж вопиющее — и обращение к губернскому начальству с просьбой ввести в столицу войска: мало того, что за такое решение, будь оно выполнено, по головам не погладили бы решительно никого, так еще оно как раз и могло бы поставить окончательный крест на возможности мирно решить проблему. Время было уж очень неспокойным с политической точки зрения, да и сам Петербург — даже если забыть о разного рода политических поджигателях — не понял бы и не простил своему Градоначальнику такого решения. Однажды Город уже подвергся вторжению армии [12] В 1831 году во время так называемого «холерного бунта», когда граф Эссен — генерал-губернатор — был вынужден ввести в столицу несколько армейских полков. ; воспоминания об этом были вполне еще живы; одному Богу было ведомо, к чему могло привести повторение событий!

Николай Васильевич был вынужден признать: куда ни кинь, а всюду получался клин. Вот так и вышло, что проблему, начавшуюся с ничтожной газетной публикации, оставалось решать точно так же — настойчивыми газетными же опровержениями.

Чиновники Градоначальства — начиная с самого Николая Васильевича — засучили рукава, подняли всю возможную статистику… именно тогда она и была во всей своей масштабности опубликована впервые… заручились консультациями ведущих специалистов — их тоже привлекли для полемики — и начали методично — статьей за статьей — «обстреливать» как тех, кто по-прежнему распространял слухи об эпидемии, так и самих горожан, в эти слухи поверивших.

Время шло — проходили дни — и… этот, наиболее мирный, способ начал потихоньку приносить результаты. Вместо ораторов, несших прямо на улицах самую возмутительную ахинею, начали попадаться трезвые люди — с листками Ведомостей в руках, — а однажды такой трезвый человек набил физиономию «слухачу»: прилюдно, при стечении публики, каковая публика неожиданно разразилась аплодисментами! С этой минуты стало понятно, что Градоначальство из нелепой войны вышло победителем.

Тем не менее, как говорится, «осадочек остался». И, чтобы показать горожанам, что выводы сделаны, Николай Васильевич развил бурную деятельность — немножко другого характера.

Во-первых, несмотря на неполную согласованность этого действия с городскою Управой, с улиц — все до единой! — убрали общие водопойни: колоды с водой, предназначенные, в первую очередь, для лошадей. Из этих колод любой желавший мог напоить свое животное, причем за раз одновременно пить могли и две и более лошадей. Понятно, что такое положение не только никак не соответствовало санитарным нормам, но и ровно наоборот — способствовало распространению заразных — среди животных — заболеваний.

Во-вторых, Николай Васильевич распорядился убрать и общие кормушки, причем независимо от того, где такие кормушки располагались — на улицах, как общедоступные, или по конюшням и дворам: как предназначенные для кормления только собственных лошадей. Вместо них предписано было использовать индивидуальные торбы: ровно так же, как и в случае с водой — по ведру на лошадь вместо общей поилки.

Эта — вторая — мера вызвала определенное недовольство владельцев лошадей: в первую, разумеется, очередь тех из них, кто лошадь содержал не одну и не для собственного удовольствия. Особенное недовольство выразили те, кто занимался извозом, отдавая лошадей в наем либо используя наемных кучеров. У таких людей животных могли быть десятки, что неминуемо означало расходы на переустройство их быта. Но в целом мера была признана правильной и обществом поддержана: недовольным извозчикам пришлось замолчать.