Мишель Моран - Избранница Наполеона

Площадь заполнили тысячи парижан, и я проталкиваюсь сквозь толпу, чтобы что-то увидеть.

Он стоит на балконе, одетый, как всегда, в черное и серое. Он приподнимает шляпу, и люди вокруг меня восторженно приветствуют человека, которого восемь месяцев назад на тех же улицах освистывали. И тут еще один человек выходит на свет и встает с ним рядом. У меня перехватывает дыхание.

Никогда еще она не была так прекрасна. Она в белом шелковом платье, в темных волосах жемчуг, на шее — бриллианты. Она берет брата за руку и вся сияет.

— Я вернулся, — кричит Наполеон, — ради народа Франции. Я здесь для того, чтобы служить величайшей империи в мире!

Реакция толпы оглушительна. Светильники отбрасывают на императора золотой отсвет, и снизу он становится похож на позолоченную статую.

— Отныне ни один человек не будет жить в условиях тирании. Как император, — начинает он, и я перестаю дышать, — я отменяю работорговлю и объявляю всех людей свободными.

Вокруг меня всеобщее ликование, а у меня, при мысли о том, что он сейчас сделал, слезы наворачиваются на глаза. После тринадцати лет он наконец прислушался.

— Более того, — продолжает Наполеон, и толпа стихает, — будь то при моем правлении либо при правлении моего сына, тирании во Франции больше не бывать!

В этот момент в небо летят фейерверки, а внутри «Крийона» начинает играть музыка. Он победно поднимает руку Полины у себя над головой, и у меня с глаз спадает пелена. Мне становится очевидно, что он сейчас делает. Он дает представление. Сцена другая, роль — тоже, а освобождение рабов провозглашено не из каких-то его великих принципов, а потому что для этого акта тема свободы подходит больше всего.

Я отворачиваюсь от этого циничного спектакля и направляюсь прочь через площадь Согласия. Одно слово — и я был бы возвращен во дворец Тюильри, где опять заботился бы о Полине, как все эти тринадцать лет. Я мог бы снова вкушать деликатесы на роскошных банкетах и танцевать под сверкающими канделябрами Фонтенбло. Но что бы теперь ни происходило во Франции с Бонапартами, я уже этого не увижу. Меня здесь не будет.

Дворец Шенбрунн, Австрия

В коридоре раздаются крики, и, хотя различить голоса мне не удается, я точно могу сказать, что это генералы моего отца.

— В чем дело?

Я сажусь в постели, а Адам мгновенно начинает одеваться. Он открывает дверь, и хотя пожениться, пока жив Наполеон, мы не можем, никого из солдат его присутствие в моей спальне не удивляет. Вся Австрия знает, кем он приходится мне и кем будет приходиться Францу.

— Новости из Франции, — говорит генерал Либерих.

— Что-то с королем Людовиком? — спрашивает Адам.

Я судорожно отыскиваю халат и, подойдя к двери, слышу:

— Никакого короля Франции больше нет, лейтенант. Наполеон занял дворец Тюильри.

Этого не может быть. Это немыслимо!

— Это какая-то ошибка, — говорю я.

— Он выждал момент, когда отошли корабли союзников, — объясняет генерал. — Затем высадился в Каннах и по мере продвижения к Парижу собирал войско. Сейчас у него больше шести тысяч солдат.

Адам обхватывает меня за плечи.

— Вы с Францем уедете из Вены. Вам надо где-то укрыться.

В коридоре раздаются шаги, появляется отец с Францем на руках. Я беру у него сына и приглаживаю ему волосы. Ребенок плачет.

— Ш-ш-ш…

— Ваше величество, мы приглашаем вас на Совет, — говорит мне генерал Либерих.

Я смотрю на отца.

— Отнести его назад в детскую?

— Я хочу, чтобы он был со мной. Пусть все помнят, за что сражаются.

Адам ждет, пока я оденусь, а я думаю о картине Генри Фюзели «Ночной кошмар». Фигура спящей или лежащей без сознания женщины, закинувшей руки за голову, удлинена и изогнута. И в этот момент ее полной уязвимости на груди женщины восседает инкуб — воплощение кошмаров и бессознательных страхов. Он явится за мной. Я это знаю.

Адам подает мне шубу, я просовываю руки в теплые рукава. Когда я поворачиваюсь к нему, он берет меня за плечи.

— Он никогда тебя не найдет, Мария-Люция. Я обещаю.

— Ему это и не нужно, Адам. Достаточно всего лишь захватить в плен моего отца. Неужели ты думаешь, что в такой ситуации я останусь сидеть в своем укрытии? Причем это он сделает в первую очередь, — предрекаю я. — У меня его сын!