Мишель Моран - Избранница Наполеона

— А знаешь, что мне еще сказала Каролина? — шепчет Полина, хотя мы в комнате одни. — Он отдает Жозефине Елисейский дворец. Это в придачу к дворцу Мальмезон. И титул императрицы у нее тоже остается! Хотелось бы мне взглянуть в лицо этой венской шлюшки, когда она услышит об этом . — Полина откидывается на подушку. — Ступай! — приказывает она, самая трагическая фигура во всей империи, и при этом корчится, как от настоящей боли. — На двенадцать ты вызван к брату в кабинет. Но потом ты мне перескажешь все, что он о ней скажет! — Полина садится. — Все!

Я покидаю апартаменты княгини и немедленно замечаю перемену. В залах дворца не звучит смех, лица придворных встревожены и напряжены. Хотя у Полины и имеется целый список претензий к бывшей жене брата, во Франции Жозефину всегда считали его талисманом, амулетом удачи и в войне, и в мире. Все знают о ее щедрых пожертвованиях бедным и больницам, а перед каждым сражением ее видели коленопреклоненной в Нотр-Даме в молитве за французских солдат. Даже скупые на похвалу парижане называли ее Мадам Виктория.

— Это дурное предзнаменование, — произносит одна из дам. — Она отбыла под раскаты грома, и дождь с тех пор так и льет.

— Вы видели, месье Евгений и мадам Гортензия плакали? Бонапарт для них единственный отец, другого они и не знали.

— Жена девятнадцати лет и к тому же из Габсбургов!

У дверей кабинета императора похожий разговор ведут два гвардейца. Я узнаю обоих. Рослый любимец женщин Дасьен был мне добрым другом, когда я только прибыл в Париж, и инструктировал меня насчет дворцового этикета. А Франсуа учил меня фехтованию. Увидев меня, оба улыбаются.

— Поль! — Дасьен дружески хлопает меня по плечу.

— Император здесь?

— У него его секретарь и граф де Монтолон. — Дасьен озирается по сторонам. Убедившись, что в зале никого нет, он шепчет мне на ухо: — Так, значит, правда, что он собрался жениться на какой-то австриячке?

— Племяннице Марии-Антуанетты? — добавляет Франсуа.

Я киваю.

— Я слышал, император посылал своего приемного сына Евгения к австрийскому послу договариваться. Подумать только: послать сына бывшей жены просить руки другой женщины! Ты себе такое мог бы представить?

Нет. Впрочем, на Гаити такого бы и не произошло. При всей нашей, как говорят, отсталости, у нас не женятся и не разводятся ради забавы.

— Неправильно это, — продолжает Франсуа. Он шокирован, хотя я этого не понимаю. При здешнем дворе именно так все и делается. — Она же была Мадам Виктория! Слишком высоко он метит, что нашел себе невесту королевской крови. И не какую-то, а габсбургскую принцессу!

— Идем, надо тебя объявить, — произносит Дасьен. А может, он спохватился, что мы увлеклись разговором, который скорее надо вести где-нибудь в саду или на конюшне. Он распахивает двустворчатые двери, и мое имя эхом разносится по императорскому кабинету.

Входя, я ловлю свое отражение в зеркалах, откуда на меня взирает высокий мужчина в ботфортах и при золотых эполетах, происхождением наполовину француз, наполовину гаитянин, со смуглой кожей и зелеными глазами, по которым никто не может угадать его происхождения. У меня нет ни состояния, ни фамильного имени, которое давало бы мне шанс продвигаться наверх, но при здешнем дворе такие вещи значения не имеют.

— Поль! — окликает император через всю комнату, и я замечаю разочарование на лице графа Монтолона, ведь Наполеон прибег к своему излюбленному фокусу. — Мои глубочайшие извинения, — поворачивается император к графу. — Прибыл мой любимый камергер. Придется продолжить нашу с вами беседу в другой раз.

Граф поднимается с кресла и бросает на меня испепеляющий взгляд. Но я тут ни при чем, это все император. Он обожает прерывать аудиенцию с представителями старой знати ради беседы с простолюдином.

— Ваше величество. — Я делаю перед императором поклон, и он останавливается и улыбается мне.

Он совсем не похож на человека, который только что развелся с женой и вверг в панику целую империю. Его темные волосы аккуратно зачесаны, и он одет в свой любимый мундир красного бархата, расшитый золотом.

— Слышал уже? — Ясно, что речь идет об австрийской эрцгерцогине, но я осторожен.

— Ваше величество?

Серые глаза буравят меня.

— Что, при дворе ничего не болтают?

Я бросаю взгляд в сторону его смущенного молодого секретаря, Меневаля. Он при Наполеоне уже не первый год. Это красивый мужчина, высокий и поджарый, с густыми темными волосами и карими глазами. Любое из принимавшихся доселе важных решений императора первым делом диктовалось Меневалю. В недрах этого дворца хранятся тысячи исписанных им страниц — подробные указания по самым разным вопросам, которые император зачастую диктует в два или три часа ночи. Сейчас он отложил перо и сидит за столом, закрыв глаза. Похоже, с шести утра, когда император сюда прибыл, у секретаря это первая пауза в работе.