Григорий Мирошниченко - Юнармия

– Я давно знал, что вы все коммунисты и большевики!

Я повернулся к каменной стене лицом. От стенки несло сыростью, плесенью, противной кислотой. Скучно было не спать одному.

Я опять толкнул Ваську. Он не отозвался. Я толкнул еще раз, посильнее.

– Ну, чего тебе? – огрызнулся он и потянул к себе рядно.

– Поди, красные теперь уже далеко, в Курсавке, на­верно?

– Отстань, спать мешаешь.

– А где теперь дядя Саббутин, как ты думаешь?

– А я почем знаю?

– Может, его убили давно? – сказал я.

Васька чуть было не подпрыгнул. Сон с него разом слетел.

– Ну, что ты! Такого не убьешь. Он здоровый. Он вот как подберется к бугру да как начнет садить из шести­дюймовой, так чертям тошно станет…

Васька замахнулся кулаком, чуть было меня не сада­нул. Спать ему больше уже не хотелось.

Мы сидели, завернувшись в рядюшку, и шепотом раз­говаривали. Больше всего говорили о дяде Саббутине.

Саббутин был командир батареи.

Высокий такой, широкоплечий, белокурый. На гимна­стерке слева у него была прицеплена большая, с кулак, остроконечная звезда. Через плечо на ремне висела артил­лерийская сабля. С другого боку – наган в промасленной кобуре.

В казенном саду за станцией стояла его батарея – четыре пушки. Мы приходили к дяде Саббутину каждый день, и он подробно рассказывал нам, как устроена пушка, почему автоматически стреляет пулемет, как вставляется в бомбу капсюль.

Про многое рассказывал дядя Саббутин. Никто не го­ворил так понятно, как он. Никто нас так не любил. Лю­били и мы его.

– Васька, давал тебе дядя Саббутин за веревочку держаться?

– А ты думаешь – нет? – обиделся Васька. – Сперва он Андрею дал, а потом мне.

Веревочкой мы с Васькой называли ременный шнур от пушки. Близко к пушке дядя Саббутин нас не подпускал, но за «веревочку» держаться давал. И каждый раз, когда я брался обеими руками за ременный шнур, у меня руки чесались, – так и хотелось шаркнуть из пушки – на шрап­нель.

– Смотрите, ребята, учитесь, приглядывайтесь… Когда-нибудь пригодится, – серьезно говорил нам дядя Саб­бутин.

В погребе давным-давно все спали. Моргала свеча.

Всю ночь просидели мы с Васькой, вспоминая това­рищей.

А где-то на улице тянули унылую песню:

Рано утром позади погреба прогремели ружейные вы­стрелы.

Каждый день вместе с зарей на станции поднималась стрельба и будила жителей погреба.

Васькина мать раскладывала на ящике соленые огур­цы к завтраку и после каждого залпа строго говорила мне с Васькой:

– Не выходите, черти! Схватят – только и видели вас.

А нам до тошноты надоел погреб.

Хоть бы одним глазком посмотреть, что делается на улице, за поселком, в поле.

Наша семья тоже собиралась завтракать. На сером мешке мать разложила ложки и поставила миску с недо­варенным супом. Кто-то постучал в дверь. Все насторожи­лись. Чиканов вскочил с мешка и побежал наверх. Щелк­нула задвижка, скрипнула дверь.

В погреб боком просунулся белокурый парнишка.

– Андрей! Откуда? Где пропадал? – кинулись к нему мы с Васькой.

– Ребята, – шепотом сказал Андрейка, спускаясь по ступенькам, – айда на поле! Сколько убитых там! Ой-ой!..

– Ты что тут болтаешься? – сурово спросил Андрейку Илья Федорович.

– Я, дядь, не болтаюсь. Я ребят проведать пришел.

– Проведать – это хорошо, – сказал Илья Федоро­вич. – Да вот ходишь ты не вовремя – это плохо. Сам зна­ешь, время теперь какое – ни за что пропадешь. Смотри, ребят нам не сманивай!

– Да как же я их сманиваю? Я проведать…

– Проведать! Знаем – проведать. Кто теперь проведы­вает, когда люди в погребах сидят? Кто шляется в такую пору?

– Дядь Илья, да что я сделал, что ты кричишь на ме­ня? Если что, я уйду, – сказал Андрей и натянул на голову шапку.

– Чего вы, дядя Илья? Он никому не мешает, – крик­нул я Васькиному отцу.

– Ложку бери да ешь! Что рот-то разинул? – оборвала меня мать.

Я сел на ведро, схватил здоровенную ложку и стал нехотя хлебать суп. А сам не сводил глаз с Андрея.

Андрей тихо говорил Ваське:

– На нашем краю никто не сидит в погребе.

– А у нас все сидят, – сказал Васька. – Сами сидят и нас не пускают.

– Ешь, Гришка, ешь! – заворчала на меня мать. – Не вертись на ведре, как сатана на барабане.

– Да что ты привязалась? Наемся еще, успею, – сер­дито ответил я матери и бросил на мешок деревянную ложку. «Как это она не понимает – тут Андрей пришел, а она со своим супом лезет».