Александр Шмаков - Петербургский изгнанник. Книга вторая

Много думал о Радищеве Кирилл Хомутов после отъезда Дробышевского. Разговор с ним земского исправника в памяти свежо стоял. По-своему старик соображал: не по исправникову топору попало дерево, топорище сломать можно, а дерево стоять будет, крепко оно, с листвяжной сердцевиной.

И Кирилл Хомутов, обдумав всё глубоко, решил послать Аверку в воеводский дом, позвать в земскую канцелярию Радищева для объяснения. Разговаривать у него дома канцелярист Хомутов считал не совсем правильным; как-никак речь шла о казённых делах, а служба, для него всегда оставалась службой. Потом, в воеводском доме были лишние солдатские уши и глаза. Бог с ними! Подальше от них — подальше от греха!

Аверка наказ его исполнил аккуратно. Он быстро вернулся и, запыхавшись, доложил:

— Так что, Кирилла Егорыч, они будут тут…

— Молодец, Аверка! — сказал Хомутов и поучительно добавил, — придёт человек-то, чинно держись, языком брехнуть не вздумай… Ты — канцелярский служитель…

Вскоре пришёл Радищев. Хомутов встретил его приветливо, пригласил сесть на скамью, встал из-за стола сам, отложив перо и оставив бумаги, специально вынутые из ящика, залепленного сургучом возле замка. Канцеляристу казалось, так было много внушительнее встретить опального столичного чиновника.

Кирилл Хомутов подсел к Радищеву и сразу, без лишних слов, заговорил:

— Не серчай, Александр Николаевич, на земского… Дров в тот вечер нарубил он много, сам уехал, а на меня обуза выпала — щепу собрать, навести порядок…

Александр Николаевич немного удивлённо посмотрел на добродушное лицо Хомутова. Глаза Егорыча с хитринкой приветливо глянули из-под лохматых бровей и словно сказали Радищеву: «человек этот с доброй душой говорит искренне и доброжелательно».

— Не пойму, к чему такая речь?

— Хмельная голова — дурна, языком много сору намела, вот теперь и расчищай его…

Радищев догадался, чего боялся земский исправник, нагрубивший ему в тот вечер, что хотел от него и к чему сейчас клонил весь разговор этот хитрый и добродушный старик, внешне похожий на дьяка.

— Уважаю старость и ценю искренность, как вас по батюшке?

— Кирилл, сын Егоров.

— Кирилл Егорович, забудем тот неприятный разговор, ежели он был первым и последним.

— Благоразумно, с достоинством говоришь… Я ведь многих видывал людей… Не тот характер у земского, в бражьем чаду наглупил, а так, он человек-то — осина-а, одним словом — осина-а…

Радищеву понравилось это яркое и удачное сравнение человека с осиной. В этом сравнении было сказано всё, что почувствовал Александр Николаевич сам при разговоре с Дробышевским, и верность его впечатления только утвердилась после слов Кириллы Хомутова.

А канцелярист, поняв, что самый главный разговор его удачно окончен и неприятное дело улажено, облегчённо вздохнул.

— Как живётся, Кирилл Егорович?

— Часом с квасом, а порой с водой…

Радищев улыбнулся.

— Давно в канцеляристах ходишь?

— Служил три лета, выслужил три репы, а красной ни одной, — усмехнулся Хомутов и тоже поинтересовался, живы ли у Радищева отец с матерью, чем они занимаются и что за служба была у него в бытность его в столице? Канцелярист внимательно выслушал ответы и спросил ещё о петербургских новостях, о войне со шведами и турками, слухи о которой с опозданием докатились в Илимск, слухи смутные, но как всегда разжигающие жадное любопытство в людях.

Александр Николаевич рассказал о войне России с Оттоманской Портой и со Швецией. Ему приятно было говорить об этом ещё и потому, что радостные вести о победе русских над шведскими войсками Густава III в Нейшлоте, у Готланда, у Красной Горки, мир России со Швецией в Вереле послужили предлогом для замены смертной казни ссылкой в Илимск. Так гласил «милостивый» указ Екатерины II.

Кирилл Хомутов и Аверка, с удивлённо открытыми глазами слушавшие Радищева, были увлечены его рассказом; Александр Николаевич говорил занимательно и вместе с тем доходчиво просто с людьми, проявляющими такой живой интерес к большим делам России.

Радищев засиделся допоздна в канцелярии. Он не заметил, как на дворе наступил вечер. Стали темнеть слюдяные оконца. Аверка, без подсказки Хомутова, запалил жирник и поставил его на стол. Александр Николаевич сослался на домашние дела и распрощался.

— Заглядайте в канцелярию, — сказал Кирилл Хомутов, — есть у меня подарочек для хорошего человека.

— Загляну, — пообещал Радищев.

Когда скрипучая дверь закрылась, Хомутов, помолчав, сказал: