Рудольф Баландин - Странствующий рыцарь Истины. Жизнь, мысль и подвиг Джордано Бруно

Они соединялись в некий собирательный образ Великого Инквизитора, закоренелого в показной вере и тайном безверии, в стремлении захватить и удержать власть, быть верховным главой над миллионами верующих; добывать себе нынешние земные блага, одурачивая других картинами благ будущих — райских, загробных. Как странно поменялись роли в этом спектакле, напоминающем воспетые в Евангелии суд и казнь над Христом. Ныне еретик, обвиняемый в ереси, в безбожии, находился в роли мучимого святого, а его судьи, представляющие верхушку христианской католической церкви, слишком походили на злодеев, погрязших во всевозможных грехах. Низменное судило высокое, лицемерие — искренность, корысть — щедрость, злоба — доброту, тупость — разум. Но чтобы придать суду видимость законности, приходилось лгать, выворачивать все наизнанку. Это отлично делали те, кому подчинялись чиновники, управляющие армией, шпионами, полицией, финансами… В образе Великого Инквизитора перед Бруно предстал весь аппарат церковной власти, которая в Риме была и государственной тоже…

И вновь вспоминается литературный образ: Великий Инквизитор в гениальном романе Ф. Достоевского «Братья Карамазовы». Этот суровый старец приказывает бросить в тюрьму самого Христа, вновь явившегося на землю, творящего добрые чудеса.

Великий Инквизитор объясняет узнику, мечтавшему видеть людей духовно свободными: «Пятнадцать веков мучились мы с этой свободой, но теперь это кончено, и кончено крепко… Ибо ничего и никогда не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы!»

Люди готовы сами отдать свою свободу, пойдут в рабство, лишь бы получить пищу, блага. И если во имя высших целей пойдут тысячи и десятки тысяч, то за низменными благами ринутся миллионы и тысячи миллионов. Людям необходимо преклоняться перед кем-то, если это не бог, то человек, идол. Тот, кто во имя свободы не пожелал этого, не будет вождем. А потому церковь отстранила идею свободы веры и мысли, основала свое господство на чуде, тайне и авторитете. Свобода и наука поставят их перед такими чудесами и тайнами, что разрушатся общественные связи, произойдет взаимное истребление, и оставшиеся будут умолять сделать их рабами, управлять ими.

«Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим их жизнь как детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными праздниками… И не будет у них никаких от нас тайн… И все будут счастливы, все миллионы существ, кроме сотни тысяч управляющих ими…»

Великий Инквизитор с мрачной иронией предрекает, что когда завтра пойдут сжигать узника, то люди, для которых он творил добро, бросятся подгребать горячие угли к костру… Такими их сделали века порабощения. А Великий Инквизитор научился лишь презирать людей и владычествовать над ними, но потерял веру в бога. Он понял, что надо «принять ложь и обман и вести людей уже сознательно к смерти и разрушению и притом обманывать их всю дорогу, чтоб они как-нибудь не заметили: куда их ведут для того, чтобы в дороге-то жалкие эти слепцы считали себя счастливыми»…

Выходит, церкви, ставшей могучей организацией, ненадобен Христос. Опасны идеи его, страшны его доброта, искренность и утверждение свободы человека. Особенно ненавистно последнее, разрушительное для системы господства и подчинения, какой стала церковная организация. Великий Инквизитор готов ради сохранения власти над людьми, основанной на чуде, тайне и авторитете, отправить на костер даже Христа, именем которого прикрываются антихристы.

…В романе одинокий Инквизитор все-таки отпускает узника и мучается своим безверием, властью и жестокостью. А реальный, коллективный Великий Инквизитор, заполучив в свои когтистые лапы Джордано Бруно, не мыслил упустить добычу: либо заставить жертву отречься от своих убеждений, пойти на ложь и согласиться с несвободой, либо — казнь.

Великий Инквизитор, а точнее, конгрегация инквизиции не торопилась приступить к разбору дела брата Джордано, сына покойного Джованни Бруно, отступника от ордена братьев-проповедников. В тюрьме инквизиции он зарегистрирован с 27 февраля 1593 года. Затем о нем забыли до конца декабря. А допрос, который учинили ему, был весьма «гуманным»: поинтересовались, какие у него просьбы и оправдания. В подвалах было сыро и холодно. Бруно просил одежду и книги. Ему предоставили плащ, шапку, молитвенник и труды Фомы Аквинского. Новых оправданий он не представил.