Рудольф Баландин - Странствующий рыцарь Истины. Жизнь, мысль и подвиг Джордано Бруно

Многие люди творят божество по своему образу и подобию. Вот и Филипп II верил в бога жестокого и всевластного. Таким был сам император. Такой была его империя.

Из порабощенной Счастливой Кампаньи вывозили звонкую монету и продукты сельского хозяйства. Земледельцам от тройного гнета (свои феодалы, испанские, церковь) приходилось худо. В неурожайные годы свирепствовали голод и эпидемии. Страшным стихийным бедствием были набеги турков — грабящих и уводящих в рабство жителей.

Не спокойна и не счастлива была Кампанья. Роскошь природы оттеняла убогость существования. Упования на бога помогали мало. Требовалось трудиться в поте лица. Так воспитывались упорство и терпение…

У Джованни Бруно, по-видимому, были непростые отношения с богом. Можно предполагать, что Джованни был знаком с культурой итальянского Возрождения. Его другом был ноланский поэт Тансилло. Во всяком случае, Ноланец, сын Джованни, с почтением ввел образ Тансилло в один из своих диалогов. В другом диалоге упомянуты несколько соседей Бруно и описана патриархальная обстановка, среди которой провел свое детство будущий философ. Эти воспоминания проникнуты иронией, а обыденность ситуаций находится в резком контрасте с необычайным действующим лицом: богом Меркурием.

Нас не должно вводить в заблуждение имя языческого божества древних римлян. Бруно не мог выражаться точнее. Он и так посягнул на религиозную идею предопределения. Ведь известно, что ни один волосок не упадет с головы без ведома всевышнего. Эту догму и осмеял Бруно, вспомнивший Нолу своего детства.

В диалоге «Изгнание торжествующего зверя» Меркурий рассказывает о некоторых — из великого множества — распоряжениях Юпитера, которые надлежит исполнить в точности:

«Он повелел: пусть сегодня в полдень у огородника Франциско созреют две дыни, но сорвать их можно будет только через три дня, когда они будут годны на еду.

Пусть в то же самое время в саду, находящемся у подножия горы Чикала и принадлежащем Джованни Бруно, 30 плодов жужутового дерева соберут вовремя, 17 будут сброшены ветром на землю, 15 изъедены червями.

Пусть жена Альбанцио, Васта, намереваясь подвить себе волосы на висках, перегреет щипцы и спалит 57 волосков, но головы не обожжет. Почуяв запах гари, она на сей раз терпеливо перенесет все, не проклиная меня.

Пусть у этой же Васты в помете ее быка родится 252 улитки, 14 из них затопчет и задавит насмерть Альбанцио; 26 погибнут, опрокинувшись на спину; 22 поселятся в хлеву; 80 совершат путешествие по двору; 42 переселятся в виноградник, расположенный у ворот; 16 потащат свои раковины, куда им заблагорассудится и где им покажется удобнее; остальные разбредутся наудачу.

Когда Лауренца начнет причесываться, пусть у нее выпадет 17 волосков и 13 будут вырваны. Но за три дня снова отрастут десять, а остальные семь уже никогда не вырастут.

Пусть собака Антонио Саволино принесет пять щенят. Из них трое доживут до предела своей жизни. Два будут выброшены. Причем из трех оставшихся в живых один пойдет в мать, другой будет неопределенным, а третий — отчасти в отца, отчасти — в пса, принадлежащего Полидоро…»

Выслушав все это, собеседница Меркурия восклицает: «Как много времени потребовалось тебе, чтобы рассказать о четырех мелочах из бесчисленного множества событий, происходивших одновременно в маленьком поселке, где находится четыре или пять не слишком великолепных домиков».

Детские воспоминания вряд ли случайно оказались в сатирико-философском отрывке. Не в детстве ли Ноланец впервые услышал сомнения (отца!) в полноте и благодати божьего предопределения? Да и как не усомниться, когда град губит урожай или в саду черви точат плоды? Как тут поверить священнику, что все во власти божьей? Если и град, и черви, то какая же в этом благодать? А если — нет, тогда, значит, не все в господних руках. Как тут разобраться?

Подобные сомнения обычны и понятны. Но когда они западают надолго в ум ребенка, волнуя всерьез, принуждают к размышлениям, то этот ребенок вполне может стать мыслителем оригинальным и остроумным.

И еще одно прочное впечатление детства. Везувий. Не только мрачная издали гора на самом краю — как виделось — земли. Источник подземного огня и дыма. Это ему объяснил тоже отец. Странно: с малых лет видел гору и дым над ней, но не замечал ничего особенного.

— Там подземный огонь, — пояснил отец.

— Огонь из ада, — уточнил смышленый сын.

Он помнил слова священника, который любил пугать грешные души адской бездной, куда можно угодить очень быстро, ибо тут рядом путь в геенну огненную — гора Везувий.