Станислав Калиничев - Невенчанная губерния

…Степь томилась в июльском зное. Солнце растекалось по выгоревшему небу. Яркие краски весны давно пожухли, пустырь за шахтой побурел, мурава на склонах балки стала похожей на рыжеватую щетину. Красивая, но бедная пора цветения давно ушла, и степные травы, отдав все соки молодым, сытым зёрнам, теперь купали их в тепле, закаляли в горячем мареве.

Серёжка взбирался по косогору от здания вентилятора, сшибая ботинками гранёные стебли подорожника и ершистые головки щирицы. Когда выбрался из балки и свернул с тропы, трубный гул вентилятора переломился, стал глуше, вроде бы его опустили под землю. Сергей искал, где бы присесть. Его ботинки, когда свернул с дорожки, сразу покрылись сизым налётом, который осыпался с пахучего полынка. Выбрав местечко, где нет колючек и репейника, поставил полегчавшую жестяную маслёнку, сбросил сумку с инструментом и уселся на землю, приминая шелестящий подшерсток типчака и пырея. Не удержался, завалился на спину, раскинул руки, жмурясь на солнце. Благодать!

Ни тебе мастера, ни тебе механика! А то спокойно пожрать не дадут. Всегда найдут работу…

А степь гудела, расстарались сонмы кузнечиков, недовольно ворчал шмель, но все эти звуки вливались в неумолчный, утробный гул шахтного вентилятора, от которого и в посёлке не скрыться, к нему можно только привыкнуть.

Однако солнце настырничало, стараясь проникнуть под опущенные веки, да и в животе бурчало. Он повернулся на бок, достал из сумки с инструментом узелок. В нём, кроме горбушки хлеба и пары картошек, был свежий огурец и кусок солёной рыбы. Не хуже, чем у многих семейных.

Что и говорить, братаны выбивались в люди. Шурка вот уже почти два года работал слесарем, ни одного дня не ходил в учениках, потому как не хуже некоторых выполнял слесарную работу. Придёт время — и он, Серёга, выпросится в слесари или в кузню. Тянуло его к пылающему горну. Жили они теперь не в казарме, а в семейном бараке, у матери Романа Саврасова. У неё же и харчились. Платили, конечно. И ей помощь: у Ромки теперь своя семья.

Однако лёжа на боку есть неудобно. Парнишка сел, по-татарски подобрав под себя ноги. Ему видны были шахтные надстройки, терриконик, копёр, глухая стена парокотельной и кучи шлака возле неё. Только что это? Под стеной в тенёчке кто-то сидит. Неужто мастер? Как ни присматривался, слепящее солнце мешало разглядеть человека, что пристроился в короткой тени под закопчёной стеной.

Сунув в рот остатки картошки и огрызок огурца, поспешно встал, нацепил на плечо сумку, картуз на глаза — и пошёл. А вдруг это мастер его высматривает? Надаёт ещё закалдушек под горячую руку. Но по мере того, как подходил к кочегарке, убеждался, что это не мастер и вообще чужой человек. Вот поднялся и пошёл Сергею навстречу. Одет был не ахти — в кепочке, нанковом пиджаке и сандалиях на босу ногу.

Подошёл, поздоровался и, доверительно заглянув в глаза, спросил:

— Ты не знаешь, тут работает такой по фамилии Чапрак?

— Я Чапрак, — удивился Серёжка. — А вы по какому делу?

— Ты? Александр Иванович?

— Не… Шурка — то мой брат.

— Значит, вас тут, Чапраков, двое.

— Слава Богу, что двое. Одному и пропасть можно.

— Это ты верно сказал, — хмыкнул незнакомец, и лицо его сразу обмякло в простоватой, открытой улыбке. — Одному плохо. Ты мне вот что — вызови брата. Поговорить с ним надо. Только сделай незаметно, мало ли собак!

Серёжка посмотрел на него, на запылённые ноги в разношенных сандалиях, до которых не доставали короткие помятые брюки, — издалёка шел человек.

— Ладно, мы в балку придём. Слышишь — гудит? Там, за бугорком, подождёшь.

Шурку застал в мастерской, у верстака. Из кузнечных заготовок он собирал и подгонял хомуты, которыми латали шипуны на паропроводах. Две скобы, два болта… Работал он с весёлой злостью. Тиски затягивал рывком, намертво, напильник в его руках ходил широко, размашисто.

— Ну, чего тебе? — спросил брата, который остановился у верстака, наблюдая за его работой.

— Дело есть.

— Говори.

— Да будет тебе! Ухватился за напильник, как чёрт за грешную душу, — обиделся младший.

Шурка швырнул напильник на верстак, резко повернулся лицом к брату.

Когда выслушал его, обтёр грязные руки ветошью и молча вышел из мастерской. Оглянувшись, не наблюдает ли кто за ними, полез через кучу шлака за кочегарку.

Незнакомец поджидал их, как и договорились, в балке. Здороваясь с Шуркой, назвал себя:

— Валентин.

Разговаривать под неумолчное гудение вентилятора было очень неудобно. Все трое выбрались из балки и направились в сторону назаровского кладбища — пустынного и не огороженного, оставленного под присмотром нескольких невысоких, обглоданных козами акаций. Ступив под неплотную тень, Валентин опустился на землю, приглашая братьев садиться рядом. Виновато объяснил: