Станислав Калиничев - Невенчанная губерния

— Пущай не смотрят на наши часы. Расколупали…

Но тут дверь в казарму рывком растворилась, в неё ввалились несколько мужиков из тамбовских и, схватив за шиворот Ефима, который сидел ближе всех к двери, выволокли его на улицу.

Рязанцы опомнились, когда в дверь уже уплывали ноги артельщика. Побросав ложки, кинулись из балагана. Их там только и ждали.

Пырнув прутком в щель, Васька Хрящ выбил тамбовскому мужику глаз и раскровянил шёку. Увидев искалеченного товарища, тамбовцы всё поняли и бросились из балагана, чтобы расквитаться с рязанцами. Началась драка — жестокая и бессмысленная. Полусотня мужиков мутузили друг друга в сумерках перед замызганной стенкой балагана. Тяжёлые удары, сдавленные крики, злая, свистящая ругань…

Шурка выскочил из казармы последним. Он поужинал раньше других. Мастеровые после гудка не мылись в бане. Когда валит смена, туда не протолкнёшься. В мыльной всего пять кранов, а в течение одного-двух часов через неё проходит больше сотни человек — хуже выпачкаешься. У них в машинном под трубой, откуда выпускают отработанный пар, всегда висит бадейка, в неё собирается конденсат — «парная вода», как говорят в Донбассе. Она тёплая и мягкая. Слесари, машинисты, смазчики обычно моются тут же, сливая друг другу на руки.

Шурка раньше других возвращался в казарму. Подземным же после смены надо было не меньше получаса, чтобы прийти к стволу, а потом ещё подняться на-гора и отстоять в очереди перед баней.

Когда началась вся эта заваруха, он уже сидел на своих нарах — самых дальних от входа. Увидав, что казарма опустела, спрыгнул на пол и в проходе столкнулся с Васькой Хрящём. Лица не рассмотрел, потому что лампа светила Ваське в спину. Узнал по голосу.

— Мне низзя, — со свистом выдохнул Хрящ, продираясь в узком проходе. — Меня убьют.

И на четвереньках полез под нары.

Выскочив из балагана, Шурка не успел разобраться в обстановке, как был сбит с ног. Он отполз к стене, осмотрелся. После света керосинки глаза несколько освоились с вечерней полутьмой. «Надо вставать, затопчут», — мелькнула мысль. В трёх шагах от него сцепились, не давая друг другу развернуться, несколько мужиков.

Узнал среди них Ефима Иконникова. Артельщику помогал Фомка Костылёв, но тамбовских было больше, они наседали. Шурку и самого захлестнула безотчётная ярость — рванулся и повис на спине у одного из тамбовских. Чтобы устоять на ногах, тот дёрнулся и подставил скулу под удар Костылёва.

Силёнок ещё не хватало, но приёмы кулачного боя Шурка знал хорошо. Перескочив через упавшего мужика, пристроился возле артельщика, чтобы обезопасить себя с тыла. Достал кулаком чей-то нос, размахивал руками, увёртывался от ударов, но главное — не прятал глаза, чтобы видеть опасность.

— Уби-и-или! — истошно заорал кто-то.

Толпу размело надвое. Отступили тамбовские, попятились к своей казарме рязанские. На вытоптанной, лоснящейся, как засаленные штаны, земле остался лежать человек: лицом вверх, одна рука отброшена в сторону.

— Не наш, — сказал Ефим и первым направился в казарму.

Когда ввалились, потирая синяки и ощупывая разбитые губы, Иконников пошарил глазами, длинно и заковыристо выругался. Сплюнув розовым на пол, прорычал:

— Васька, возгря безмозглая! — И тут же спохватился: — Где ж он сам? Может, то он лежит за балаганом?

Артельные озабоченно стали оглядываться: куда подевался Хрящ? Тогда Шурка набрался смелости:

— Забоялся он. Когда все побежали, под нары спрятался. Меня в проходе мало не сшиб.

— Подь сюды! — зарычал артельщик.

Насмерть перепуганный Васька показался в полутьме прохода. Кто-то из шахтёров подтолкнул его, а Ефим успел перехватить. Притянув к себе, сказал:

— Чтоб твоего духу тут не было, гнида! — И отшвырнул в сторону.

Открыв двери лбом, Васька вывалился из казармы.

А вскоре появился полицейский урядник. Пьяный, он уселся за стол и пытался что-то писать. Ефим и ещё двое старых забойщиков сидели напротив него, отвечали на вопросы. Урядник был всклокоченный, таращил глаза и время от времени вздёргивал головой, которая неумолимо клонилась вниз.

В драке убили человека. Он оказался и не тамбовским, и не рязанским. И вообще не с их шахты — работал на втором номере того же Назаровского рудника. Как выяснилось, этот человек шёл из кабака и, увидав драку, ввязался в неё. Что им двигало — этого уже никому не узнать. Скорее всего, то же самое, что и остальными: застарелая злость, которую никакой водкой не зальёшь. Живая душа, загнанная в промозглую казарму, где ты прикован, как цепью, к шахте — с пяти утра и до восьми вечера, — где паскудишь своё тело вшивыми лохмотьями на нарах и липкими от грязи шахтёрками под землёй, — живая душа россиянина искала любого, пусть безумного, случая распахнуться, размахнуться, ударить так, чтобы всё вокруг — вдрызг!