Станислав Калиничев - Невенчанная губерния

— Ну, человек с тобой поговорить хочет, — решительно вошла в комнату Дуся. Она, очевидно, стояла у двери. Подойдя к матери, забрала Таську, шлёпнула её при этом, и ребёнок тут же присмирел. — Узнай хоть, зачем он пришёл.

— Так я слушаю, — покорно сказала мать.

— Человек я серьёзный и с расчётом, — продолжал гость, — а потому решил сперва поговорить с вами. Посоветоваться, значит.

— Насчёт чего?

— Засылать мне сватов к вашей дочери — Евдокии Ивановне — или отказ будет? Потому как если отказ, то лучше и не затеваться.

Мать растерялась и молча смотрела на него, не зная, как ответить. А он, смущаясь и краснея, но тем не менее с заранее заготовленной решимостью, продолжал:

— Мне Евдокея Ивановна по душе. А ежели вам надо с нею посоветоваться, поговорить с Иваном Ивановичем, я, конечно, подожду. Конечно… мне надо бы допрежь с Иваном Ивановичем, но — боюсь! Я при нём растеряюсь и не скажу, чаво надо.

Наконец, кажется, мать осознала его слова. Обернувшись к двери, крикнула:

— Дуська, отдай дитё!

Дочь тут же вошла и передала ей ребёнка.

— А теперича ступай и не подслушивай. — И, когда дочь вышла, Екатерина Васильевна, напустив на себя важность, заявила: — Мы, Фёдор Фёдорович, не какая-нибудь деревеньщина, мы — мещане! Я сама — духовного роду. И дочку свою отдать вот так, не подумавши… Дитя она ишшо.

— Иде же дитё? — удивился Калабухов. — На масляну шашнадцать было. Да и вас она поболее.

— Не сердись, милок, и ступай, с чем пришёл. Ивану Ивановичу я даже не скажу об тебе — несурьёзно всё это.

— Ох, маманя, — с досадой сжал он картуз в руке. — Сказал бы, да уж помолчу… потому как ишшо воротиться думаю.

Мать долго не могла успокоиться после его ухода — всё пожимала плечами, всё выговаривала кому-то:

— Надо же! «Фёдор Фёдорыч»! Дома небось Федькой кличут… Кот Котофеич он — вот кто. «Сказал бы, — говорит, — я вам, маманя…» Ишь — сыночек нашёлся!

— Ну, хватит, — остановила её Дуся. — Чем он так тебе не понравился? Справный мужик, не дохлай. А что лицо круглое — дак бороду отпустить можно, оно и вытянется. Ежели человек толстощёкий — так сразу и кот? Я вот тоже мордастая, значит — хужее других?

Мать обомлела от этих слов. Возможно, впервые в жизни она взяла на себя решение важного семейного вопроса. Решилась взять, потому что всё в нём казалось ей предельно просто. А дочь, так получается, вроде бы и не согласна с нею.

— Неужто он тебе нравится? — спросила со страхом.

— А чаво? Ничаво…

— Но ведь рано тебе замуж. Рано и не время.

— Можа и рано, только мужик он — что надо.

Фёдор уехал тогда ни с чем, а Дуся, которая до его разговора с матерью ни о чём таком ещё не помышляла, вдруг задумалась. И чем больше думала, тем привлекательнее казалось его предложение. После смерти бабушки Душани в доме становилось всё хуже. И Дуся это первая почувствовала. Раньше хоть дедка помогал, а нынче весной он только и знал, что ходил на кладбище, шушукался с мальчишками или сидел под кузней, выслушивая соболезнования заказчиков. Пара соловых, которых он иногда запрягал, подряжаясь на какие-то перевозки, теперь стояли без дела. Не кони, а дармоеды. И в завершение всего — болезнь отца.

В доме вообще не предствляли такого, чтобы он болел. А когда слёг — растерялись. Вроде бы стал валиться столб, на котором весь шатёр держится… Но прошло недели три или больше — отец перемучился и встал. Рёбра вроде бы срослись, но работал он вполсилы. За молот не хватался и даже балдичку из рук Шурки не брал. Быстро утомлялся, выходил на воздух продышаться. Настоящей беды никто до поры не чувствовал. Мало ли что с человеком бывает, если он после болезни, если не вылежал положенного. Но сам отец, должно быть, чувствовал…

В конце лета ещё раз приехал Федя Калабухов. И опять один — без сватов. Странное дело — только и в этот раз он хотел говорить с матерью. Проводив его в дом, Дуся побежала в кузню и, глядя отцу в глаза, с каким-то скрытым значением сказала:

— Тятя, там человек пришёл… С маманей разговаривает. Так ты пойди.

Появление отца весьма смутило Фёдора. Он вскочил с табуретки, стал чуть ли не по-солдатски, резко опустил в поклоне голову. Посыпались кольцами его рыжие, густо напомаженные кудри. И за всё время разговора с отцом он так и не присел.

Быстро разобравшись, в чём дело, Иван Иванович мрачно сдвинул брови, с шумом вздохнул. Повернулся к двери. (На Калабухова и не смотрел). Дуся с удивлением заметила, какие жалкие, растерянные глаза у отца под хмуро опущенными бровями.