Полежав так и собравшись с духом, по вершку, по два стал выползать.
Очутившись на снегу, выглянул из-за остатков огорожи. Возле здания конторы стояли несколько лошадей, доносились возбуждённые голоса. «Что-то они затевают…» — механически отметил про себя. На четвереньках, упираясь бесчувственными руками в снег, пополз к террикону.
Но вскоре не выдержал, поднялся и, доверившись сумеркам, попробовал бежать. Его бросало из стороны в сторону. Пробежав, а вернее сказать — напрыгав таким образом сотню-другую метров, наловчился попадать в такт, когда его «вело». Потом почувствовал боль в ступнях, портянки остались только на щиколках.
Дёргался он отчаянно, хотя бежал не очень быстро. И лишь когда террикон Третьего номера и скрытые за ним строения остались далеко позади, с удивлением понял (будто ему кто-то иной сообщил это), что бежит он не домой в Назаровку, а на Листовскую, к Анне… Представил себе, какими словами должен будет рассказать ей всё, что произошло, — и сразу улетела боль, перестал чувствовать снег под босыми ногами, не осталось никаких ощущений извне, только смертельная тяжесть в груди. Захотелось сесть прямо в снег, и чтобы ничего не было. Ничего! И его тоже чтобы вдруг не стало. Он не играл в отчаяние. Утопал в нём, как в свинцовой воде ствола.
Но Шурка, вроде он был живой, наваливался всей тяжестью на плечо и заклинал: «Нельзя нам двоим помирать. Исключительно невозможно!»
И он бежал дальше, пока в тусклом мерцании лежалого снега не увидел домики Технического посёлка. Пошатываясь от тяжести чёрной вести, которую нёс, открыл калитку и пошёл по дорожке. Казалось, совсем недавно по ней пробегал подросток в драной шапке, потом давным-давно они с Шурупом, держа босые ноги на тёплом полу, пили чай с сахаром, а Анна шуровала в печи… Не выдержал, подкосились ноги, и он уселся на порожек под самые двери.
Только теперь понял, что такое настоящая боль, настоящий страх. Подумал, что если переживёт это, переможет, то не останется в его жизни ничего, достойного страха и суетного смятения. Хорошо, что не видел он себя в эти минуты, только чувствовал, как ползёт тёплое по щекам, да на губах появился вкус соли. С трудом, как будто в ней был зажат пудовый молот, поднял руку и кулаком постучал в дверь…
У меня в комнате висит портрет деда Ивана Ивановича — сельского кузнеца. Портрету больше ста лет. Он сделан в 1905-м году, ещё до того, как заезжий барин, не одолев кузнеца с первого раза, дал ему подножку, завалил боком на межевой камень и отбил лёгкие. Тогда ещё был жив мой прадед Иван Власович, купеческий сын, отданный в солдаты, которому за участие в обороне Севастополя на семь лет скостили срок службы.
Да и другие герои романа во многом списаны с некогда живших людей. Так у Романа Саврасова был конкретный прототип — Иван Доскин, бывший коногон, который впоследствии стал первым советским управляющим треста «Макеевуголь». Дотошные краеведы могут это проверить. С конкретного типа взяты характер и судьба Клевецкого. А Штрахову, своему двоюродному дядьке, я даже не стал менять фамилию. Правда, имя и отчество изменил — а вдруг где-то объявятся его потомки и что-то им не понравится в моём описании…
А вообще-то Степан Савельевич был мужик более жёсткий, куда более способный на крайности, чем я позволил себе показать в романе. Когда умирал, а это было уже при Советской власти, в тридцатые годы, он подозвал к себе жену и попросил наклониться к нему поближе. И когда она это сделала — вцепился ей в шею, чтобы задушить и забрать с собою в могилу. Но… сил не хватило.
Его старшая дочка Соня и в советские годы работала учительницей почти до конца жизни, а вот Худякову, её мужу, не повезло. В 1928-м году он, как тогда говорили, «загремел» по Шахтинскому делу, отсидел года три, вернулся, но в 37-м его «замели» уже окончательно. Екатерина Васильевна — мать Шурки и Сергея, моя бабка, последние годы жизни провела в нашей семье. Она была жива ещё в пятидесятые годы прошлого века, когда я заканчивал университет…
Мне трудно об этом писать, но в годы Гражданской войны Шуркина жена — Анна — погибла. Она пошла работать в тифозный барак, как тогда говорили, сестрой милосердия. Заразилась и кончила в общей яме, залитой хлорной известью.
А Шурка выжил! Когда Сергей прибежал к Анне, они подняли соседей, взяли на конном дворе подводу и привезли Шурку, чтобы, как они думали — похоронить. Но то ли Сергей удачно сделал ему перевязку, то ли низкая температура, при которой он лежал в беспамятстве, не дали остановиться его бычьему сердцу. Так что он выжил, да ещё и не раз. Уже в 1925-м году в него однажды всадили шесть пуль из револьвера. Но и после этого выкарабкался.
Читать дальше