Станислав Калиничев - Невенчанная губерния

— Закрывайте глазки, — говорила Валюшка, укутывая их старым платочком, — поворачивайтесь на бочок — уже Назаровка гудок на смену дала.

Наца сидела на неудобном колченогом диванчике с протёртыми бархатными подлокотниками, оставленном тут бывшими хозяевами. Со скорбным выражением на лице она смотрела на дочку. Ни слова не говоря, Роман вытащил из врезного замка ключ, которым никогда раньше не пользовался. Кто-то до него запирал спальню изнутри. Выйдя в прихожую, вставил ключ с этой стороны и дважды повернул его.

Побродив по квартире, взял лампу, убрал фитиль сколько мог, оставив лишь крохотный огонёк, и поставил на столик в прихожей. Открыл дверь на веранду, чтобы и туда падал едва обозначенный свет.

Он действовал почти наверняка. Из просторного стеклянного фонаря веранды во все стороны просматривался заснеженный двор, дорожка и калитка в чёрном заборе. Где-то в его тени должен затаиться Гаврюха. И хоть уверен был, что Клевецкий придёт, никуда не денется, сам полез в петлю и теперь не сможет остановиться, — минуты ожидания тянулись очень медленно. Стучала кровь в ушах, и он чётко различал каждый удар своего сердца.

Осторожно, почти незаметно для глаза, приоткрылась калитка. Ещё чуть шире… И на дорожку ступил какой-то мужичонка в солдатской шапке и неказистом кожушке. «Кого это черти принесли не ко времени?» — подумал со злостью Роман. Мужичонка пошёл по дорожке и остановился, не решаясь одолеть три ступеньки и войти в дом. Рассматривая его вблизи, через стекло, узнал Клевецкого. И когда тот затоптался ни туда, ни сюда возле ступенек, косточками пальцев Роман постучал в окно, звякнул щеколдой, вроде бы только сейчас отпёрли дверь, и мигом в дом. По пути забрал лампу из прихожей, добавил огня и поставил на столе в гостиной. Сам стал сбоку у двери. Гость мешкал. Чувствуя, очевидно, присутствие того, кто отпёр ему дверь, он что-то бормотал в прихожей. Роман прислушался.

— Понимаешь… В этом рубище… Я лучше тут его оставлю.

«Сволота… хочет выглядеть красивым», — подумал Роман, и в эту минуту, придерживая одной рукой волосы, а другой расчёсывая их на пробор, чуть пригнув голову, в комнату вошёл Клевецкий. Обернулся, и его ищущий взгляд уткнулся в свинцовые зрачки Романа.

Леопольд присел, как от сокрушительного удара. Крутнулся вдруг — и ходу! Проскочил прихожую, с грохотом вывалился на веранду, но тут с небольшим коногонским ломиком, похожим на гвоздодёр, его поджидал Гаврюха. Такой ломик обычно суют в колесо вагонетки, когда партия идёт с уклона, чтобы притормозить. Наотмашь, будто по летящему деревянному «чижику», Гаврюха хлестанул по только что наведенному пробору.

Оба молча стояли над поверженным Клевецким.

— Кажись того… готов, — побелевшими губами сказал Гаврюха. — Куда его теперь?

— Отвезёшь на любой мусорник. А лучше всего на Листовскую. Там, за кочегаркой, горы жужелки и со стороны Кудрявой балки дорога наезжена. Он там назагадывал людям загадок, будет ещё одна. Только с дороги не съезжай, отволоки до жужелки. Да смотри, не попади на глаза Шурке Чапраку — тот парень ушлый.

Гаврюха отвёз и выкинул труп меж кучами золы под Листовской кочегаркой…

Но бухгалтер не умер. Через какое-то время Дина разыскала его в Макеевской больнице: парализованного, безъязыкого, едва узнающего людей.

Из Юзовки никто им не интересовался. К тому времени комиссия сверила в банке счета Листовской, там всё оказалось в ажуре, только непонятно было, почему сбежал бухгалтер. Управляющий банком, который своими руками открыл ему дверь служебного хода, про абызовский чемодан предпочёл умолчать.

…Мы позволим себе забежать далеко вперёд, чтобы уже не возвращаться к этой истории. Со временем Дина перевезла Леопольда к себе домой в Юзовку. Он был полностью парализован, не разговаривал, только всё слышал и видел. Ухаживала за ним истово, как за снятым с креста. Она и объясняться с ним научилась — показывала одну за другой буквы: при виде той, которая нужна, он закрывал глаза. Однако каждый раз, когда она допытывалась, что с ним произошло в ту ночь, отвечал: «не помню». Едва останавливал глаза на букве «н», она, раздражаясь, спрашивала:

— Всё ещё не помнишь?!

Он подтверждающе закрывал глаза. Был уверен, что если скажет о своём походе к Наце, то во второй, и теперь уже в последний, раз окажется на мусорнике.

В самое голодное время в конце зимы он сложил из букв два слова: «топор» и «чемодан». Дине долго пришлось поработать, но когда открыла чемодан — едва не потеряла сознание. Она отобрала несколько золотых, не самых дорогих, вещиц, остальное спрятала по разным местам. С родителями теперь общалась совсем мало и почти не интересовалась их жизнью.