Виталий Полупуднев - Митридат

– Куда же ты спешишь?

– Как и все – на войну!.. Да вот увидел тебя. Дай, думаю, переговорю с хозяином, может, в последний раз!

– Что ж, говори. Но почему в последний раз? Или ты предчувствуешь, что будешь убит в сражении?

– В сражении?.. Не знаю. А вот этот лохматый демон, на котором я сижу, сбросит меня на камни, это наверняка!.. Дикарь, повода не слушает, мчится куда глаза глядят. Я и решил, пока он не убил меня, сказать тебе важное.

– Говори, я слушаю.

– Хозяин, дадут ли мне боги удачу в походе, мне неведомо. Но обещай, что заберешь меня с собою, когда решишь отправиться с кораблями обратно!.. И добычу, если она у меня будет, позволишь погрузить в трюм!

– Что ж так? Или здесь хуже, чем на Боспоре?

– Здесь люди чужие и боги для меня непривычные, а солнце огненное!.. Да и пища какая-то грубая. А там все знакомое и близкое, родные места!

– Но там ты был рабом, а здесь свободен!.. К тому же стал воином царя понтийского, получил от него коня и копье.

– Это верно, хозяин!.. Там ты был моим господином, а здесь им стал Митридат, а точнее – десятник, которому я подчинен. Он уже угрожал мне палкой!.. Может, после войны я отведаю того кушанья, которое называется свободой. Но уже сейчас убедился, что сохранить и использовать свободу бедному человеку очень трудно! Неимущему так же плохо, как и рабу! Вот я и хочу добычу взять боевую и с этой добычей вернуться в Пантикапей, где моим покровителем будешь ты!.. Тебе служил рабом, за тебя буду держаться и свободным!.. Так обещаешь?

Закон требовал, чтобы вольноотпущенник имел покровителя – простата – из уважаемых граждан. Чаще всего им оказывался прежний хозяин, который, как член общины, защищал интересы бывшего раба перед законом. Освобожденный раб продолжал жить на положении метека – иностранца, человека без роду и племени, не получая гражданства и полных прав, но обязуясь нести изрядный груз повинностей и налогов. Богатый метек торговал или имел мастерскую, опираясь на милость простата – защитника, не скупясь на поклоны и подарки своему благодетелю. А бедный становился поденщиком, исполнителем самой грязной, тяжелой работы и стоял в одном ряду с черными рабами.

Асандр подумал с усмешкой и, оглядев всадника от шлема до копыт лошади, не спеша ответил:

– Не знаю, отдаст ли тебя Митридат, ты же его воин! Но если отдаст, захвачу тебя с собой на корабль и обещаю быть твоим простатом!

– Спасибо, господин, спасибо!.. Да стой ты, проклятый!

Лошадь, которую атаковали тучи слепней и мошек, замотала головой и, закусив удила, рванулась с места в галоп. Седок не мог справиться с нею. Через мгновение он исчез в пыли, мотая копьем, напоминающим мачту рыбачьего судна во время бури. Асандр рассмеялся, потом покачал головой. «Если в тяжелой коннице Митридата, – подумал он, – много таких вот плохо обученных, сырых вояк, то им не помогут ни доспехи, ни длинные копья!»

Увидев, что дорогу намеревается пересечь длиннейший караван верблюдов, привязанных один к другому, Асандр опередил его, подняв коня в галоп, и помчался туда, где полыхало нечто красочное, блестело и переливалось на солнце. Там же пыль вздымалась особенно густыми клубами. Это был царский кортеж, который выглядел издали гигантским многоцветным драконом, ползущим по раскаленной почве Анатолии.

Свобода, богатство!.. Эти два слова ослепили Гиерона, они сильнее всяких приказов толкали его вперед по опасному, неизведанному пути.

Он изменил своей обычной осторожности, готовый рискнуть головой ради достижения желанной цели – стать после войны состоятельным человеком.

Опьяненный новым положением вольноотпущенника, он с большой самоуверенностью оглядывался вокруг с высоты деревянного седла, словно желая крикнуть всем:

«Поглядите, я такой же независимый человек, как и вы!»

Да, это звучало как сказка: раб, собственность хозяина, существо бесправное, обреченное на неволю, – вдруг стал свободным!

Гиерон попал в десяток воинов, из которых двое были рабами, снаряженными хозяином взамен собственного сына. Трое именовали себя «эллинскими наемниками», но говорили на каком-то тарабарском языке и выглядели теми молодцами, для которых родная сторона – большая дорога да темная ночь. Они лихо ездили верхом, хорошо владели оружием, но, как убедился Гиерон, примкнули к войску ради даровых хлебов и возможности пограбить при случае. Остальные трое, не считая десятника Филона, были каппадокийскими крестьянами, взятыми в войско по жребию. Эти держались обособленно, говорили между собой негромко и, как видно, очень тосковали по родным местам.