Виталий Полупуднев - Великая Скифия

Он громко икнул и схватился за живот.

– Ночью мы проникнем к гребцам, – продолжал Пифодор, – если потребуется, перебьем охрану…

– Но мы же безоружные, – прервал его Фарзой с сожалением в голосе. – А что можно сделать голыми руками?

Грек рассмеялся беззвучно, показывая крепкие белые зубы.

– Глядите сюда, да так, чтобы не заметили.

Он поднял край плаща, как бы желая поправить пояс, и показал резную рукоять лаконского кинжала.

– Это я принес из каюты… Там у меня еще кое-что припрятано…

– Молчи, поговорим после.

– Тсс…

Мимо, грузно ступая по просмоленным доскам палубы, прошли два гоплита.

Солнце скрылось за окровавленными грудами черных тяжелых туч. Сразу стало почти темно. Северный ветер крепчал. Теперь можно было поднять паруса. Зычным голосом кибернет подал команду матросам:

– Эй, бездельники, все наверх! Ставить ветрила!

– Суши весла! – послышалось одновременное приказание келевста, обращенное к гребцам.

Рабы выбились из сил и без этой команды давно уже только делали вид, что гребут, – еле шевелили веслами.

Палуба ожила. Матросы тянули снасти, бегали, карабкались на реи, криками подбодряя друг друга.

– Будет буря, – переговаривались бывалые, с тревогой показывая на север, где жутко чернела мгла.

В небе загорелась первая бледная звездочка.

Фарзой спустился с верхней палубы. Князь направился в свою полутемную каюту, если так можно было назвать ту часть трюма, которая оказалась не загруженной товарами и была предоставлена в пользование пассажиров. Его внимание привлек флейтист, несущий целую корзину черных лепешек. Флейту он засунул за пояс.

– Кому это? – спросил скиф, указывая на корзину.

– Гребцам на ужин.

Князь услыхал возню и звяканье цепей. Подошел к проходу, ведущему к гребцам и охраняемому гоплитом. Страж не впускал в подпалубное пространство посторонних, каким был и скиф, но не мешал ему смотреть, что там делалось.

Келевст прохаживался между рядами колодников. Те увидели флейтиста со знакомой ношей, зашевелились и начали соскакивать со своих скамей.

– Сидеть по местам! – грозно зарычал Аристид. – Не суйтесь вперед, каждый получит свое!

Началась раздача пищи, напоминающая скорее кормление диких зверей, посаженных в клетки. Келевст брал по одной лепешке, вкладывал в нее луковицу и, свернув все это наподобие пирога, подавал очередному невольнику. Было странно видеть этих людей с лицами, заросшими бородами, их взлохмаченные волосы и полуистлевшие лохмотья вместо одежды. Когда они хватали свой паек, то их глаза тускло вспыхивали в полутьме.

– Тише! – резко предупредил некоторых Аристид. – Не торопись! Хочешь получить вперед других? На, получи!..

При этих словах он с размаху бил особо нетерпеливых концом кнутовища по голове. Если бы наказанный проявил гнев или хотя бы недовольство, то он лишился бы пищи до конца общего ужина. Потом получил бы два удара кнутом и половинную порцию хлеба. Гребцы это хорошо знали и старались вести себя сдержанно. Только тяжелые вздохи, сопровождаемые клацаньем кандалов, прорывались у некоторых. Но достаточно было одного вопросительного взгляда келевста, чтобы раб замер на месте.

Становилось темно. Пришел воин с фонарем. Печальная трапеза продолжалась при неверном, словно умирающем свете и являла собою зрелище не совсем обычное для просвещенного скифского князя, доселе почти никогда не обращавшего своего пытливого взора в нижние этажи здания греческой культуры, где на общее благо трудились мириады бесправных невольников, столь же необходимых, сколь и презираемых всеми.

«И это люди? – недоуменно спросил себя Фарзой. – В прошлом даже свободные!.. Даже наверное свободные, ибо раба-вскормленника, рожденного в рабском состоянии или порабощенного еще ребенком, на такую черную работу, да еще в цепях, могут назначить лишь за тяжелые проступки. Может, среди них есть и скифы, да и те же греки, проданные в рабство своими соотечественниками за неуплату долгов или преступления… Почему эти люди продолжают жить в таком позорном, страшном состоянии, куда худшем, чем состояние домашнего животного?.. Почему они не разобьют себе головы о тяжелые весла или не удавятся на тех же цепях?»

Не найдя ответа на эти вопросы, князь отвернулся от мрачного зрелища и ощутил в душе глухую тревогу. Его неприятно взволновало виденное именно теперь, когда он сам неожиданно потерял свободу, стал пленником у грубых моряков, зависел всецело от их воли и мог быть, как и эти страшные гребцы, проданным в рабство.