Гаджимурад Гасанов - Зайнаб

Бабушка Ханум души не чаяла в своей внучке, такой же любовью ей отвечала и Зарият. Только внучка росла чрезмерно самостоятельной, с необузданным характером, капризной, своевольной, не в чем не отказывая своим прихотям, не от кого независимой, бесшабашной. От того многие мужчины, любя ее до безгранично, избегали ее, боясь ее крутого нрава, хлесткого слова. Зарият то ли не понимала, что ее боятся, сторонятся мужчины, то ли, понимая, от этого еще сильнее хмелела и становилась ее круче.

Если она находила какое-то свободное время от работы, то летом она уходила высоко в горы, в поисках неизведанного, неоткрытого ею, открывала те чистые ключи, вкус которых до сих пор еще не испробовал ни один чабан, ни один охотник, находила целые лежбища стай горных индеек, лазила по тем пещерам пещерных медведей, где не побывал ни один охотник, дружила с волками, в дремущих ущельях находила горячие родники, где часами нежилась в их чистейших струях, зимой в степи парила там, где парят только степные орлы, терялась там, где ходят только одни степные барсы, где с шапками могучих степных барханов играет только один неугомонный ветер.

Зарият больше всего она любила горы, бескрайные альпийские луга, где она себя чувствовала им родной и близкой. Ей казалось, что она ограмная белая береза, с мощным гладким стволом, сильными и глубокими корнями. И все горные ручьи, ручейки из утробов Джуфдага, Каркулдага, Урцмидага сначала вливаются в нее, растекаясь по большим и малым кровеносным сосудам, из ее пуповины они выливаются в большие и малые каньоны, ущелья, и, собираясь в большие малые реки, уносятся в Каспийское море, оттуда, превращаясь в туманы, дожденосные тучи, они опять поднимаются высоко в ее родные горы, чтобы опять повторить свою круговерть.

Еще она любила слушать, как рассказывает бабушка о старине, временах ее предков, героев, освободителей гор от иноземных захватчиков. Когда бабушка начинала свой рассказ, Зарият вдруг как-то преобразовалась. Какая-то непонятная дрожь пробегала по ее спине, она все ежилась, как рысь, огромные продолговатые черные глаза расширялись, в них начинали играть какие-то непонятные дикие огоньки, в них начинались отражаться какие-то свечения, переходящие в фосфорический цвет, яркий, вспыхивающий и мигающий; в ее душу начинали собираться какие-то силы, преображающиеся в каких-то животных; они разом выходили в круг и начинали свой дикий пляс. В это время в душе девушки, которая общалась только с простыми сельскими жителями, видела только одни дикие горы, бескрайные степные просторы, буйную гладь Каспийского моря, только одних овец, диких коз, косуль, просыпалась такая сила необузданная сила, не хватая воздуха грудь у нее поднималась так высоко, узкие трепетные ноздри втягивали в легкие воздуха так шумно, сердце наливалось такой отвагой, что она, больше не умещаясь в небольшой чабанской комнатенке, выбегала в горы, поднималась на их самые высокие вершины и кричала: «Горы, реки, моря, как я люблю вас!» «Люблюююю….Люблюююю…Люблююю…» — эхом отражалось в горах.

Дома, в горах, в степных просторах, у буйного Каспия — где бы она не находилась, Зарият всегда пела. Пела она так, что перед ней горы снимали свои шапки, степные барханы пускались в пляс, воды Каспия замалкивали, горные орлы складывали крылья и пикировали на нее, удивленные ее голосом, горные ручейки прекращали свое движение и на мину останавливались, пораженные ее голосом, соловьи стыдливо прятались в своих гнездах. Ее высокий чистый голос уносил Муссу в глубокие и далекие тропы его детства в родной Осетии, к любимой женщине, которую он припрятал в горах далекого Дагестана, Табасарана от кровных врагов, даже там нашли, выкрали и умыкнули то ли В Осетию, то ли в Чечню, то ли в Ингушетию. Зарият пела так, что, слушая ее неповторимый голос, напоминающий голос своей любимой, он готов был умереть.

Муса, когда неожиданно встречал Зарият в степи на могучем бархане в беседе с Каспием, в горах, как орлица, висящей на горных пиках, крадущейся след в след за семьей медведицы, играющей с волчьим выводком, бегущей в степи наперегонки со степным барсом, льющей горькие слезы над разоренным степной гадюкой гнездом степной куропатки, ему казалось, что она срослась с этими горами, степью, питается с ними одним горным и степным воздухом, преобразуещемся в туманы, дождинки, речки, переходящие в земную кровь, пульсирующей из груди горных вершин, глубин степей в ее грудь, что она одновременно является и орлицей, и волчицей, и рысью, и косулей, и березой, и кустиком, и травинкой: что земля, Вселенная начинается с нее, переходя в горы, степи, реки, моря, песню, эхо и через нее продолжается в бесконечность.