Валентин Пикуль - Пером и шпагой

Дуглас размахнулся и шлепнул письмо короля на стол.

— Будьте уж тогда курьером.., вы! — вздохнул иезуит.

Воронцов передал письмо Елизавете со словами:

— Этого мы ждали много лет…

Пальцы императрицы вздрагивали, когда она разворачивала послание короля Франции. Восемь лет две страны, духовно связанные музыкой, литературой, театром, живописью, модами, — не имели связи в политике… Разве это мыслимо? Она много слышала о Людовике дурного (впрочем, Людовик слышал о ней не менее), но в юности Елизавета считалась его нареченной невестой. И кто знает? — быть бы дочери Петра королевой Франции, никогда не покушала бы пирогов с визигой, жирных кулебяк да расстегаев, не поморщилась бы с похмелья от чухонской клюковки.

«Так и бог уж с ней — с этой Францией!..» Людовик начинал письмо круто: гнать и гнать императрице от себя Бестужева — вот первое, что бросилось в глаза Елизавете. А потом ласковости о ней, заботы о здоровье и прямые слова, что пора обменяться посольствами.

С поспешностью, поразительной для этой лентяйки, Елизавета отвечала королю в том же дружеском духе; она сулила Людовику «постоянную и искреннюю дружбу» между Россией и Францией. Но про Бестужева — ни слова.

— Сор из избы русской нечего по чужим дворам таскать… Михаила Ларионыч, — велела она Воронцову, — поищи человека, в обхождениях привычного, чтобы его в Париж отправить. Худого не надо, а хорошего тоже не пошлем. Ищи с таким чином, что и Дуглас, — ни рыба ни мясо. Но Бестужеву о том — ни гугу! Человек сей отклеился от меня, словно пластырь паршивый…

Но Бестужев не желал сдаваться. Канцлер он или не канцлер?

— В самом деле, — утверждал он повсюду, — что волками-то на меня смотрите? Коли затеяли поход на Фридриха, так не я ли был врагом Пруссии все эти годы? Лондон подгадил малость, но торговля да старые долги не разорвут союз России с Англией. Вот Франция только…

Он люто ненавидел Францию, как извечную соперницу любимой им Англии. Но был бессилен что-либо поделать, ибо Елизавета начала любезности с Людовиком за его спиной. Людовик секретничал от своих министров, а Елизавета, как черт от ладана, пряталась от своего канцлера.

О век осьмнадцатый, торжественный и темный, когда политика самым верным ключам предпочитала воровские отмычки!..

Нужного для посылки в Париж человека Воронцов отыскал в своем же доме. Каждому ленинградцу знаком этот дом на Садовой, — мрачный и приглушенный, стоит он в глубине сада, за высокой решеткой, а напротив протянулись магазины шумного Гостиного двора. Это здание бывшего Пажеского корпуса, а в описываемое нами время — фамильный замок-дворец графов Воронцовых…

В одном из залов этого дворца учитель Бехтеев давал урок российской грамматики двум девочкам-подросткам. Двоюродные одногодки, они сидели напротив скромного учителя в креслах, обтянутых фиолетовым лионским бархатом. Одна из них (уже тогда с задатками неземной красоты) стала позже графиней Строгановой и была отравлена ядом в трагической любовной истории. А другую читатели хорошо знают… Вертлявая и кислая девочка с раздутыми, как яблоки, щеками, она стала впоследствии (под именем княгини Дашковой) известна всему миру — как президент Российской Академии наук, первая в мире женщина, занимавшая такой высокий и «не женский» пост…

Бехтеев читал девочкам сказку про Ерша Ершовича, когда в детскую вошел вице-канцлер и сказал по-французски с прононсом:

— Сударь, мне хотелось бы поговорить с вами… Учитель не растаял перед вельможей, как масло на солнцепеке:

— Ваше сиятельство, здесь идет урок великого языка, сиречь российского! Не пренебрегайте же им.

— Извини, друг мой, — перешел Воронцов на русский. — Но ты и впрямь нужен мне… Скажи: не манит ли тебя миссия в Париж, где твой ум и эрудитство весьма были бы пригодны? — Ив кратких словах он дал понять, какова будет эта миссия.

Бехтеев ответа не дал, — должен обдумать.

Поздно вечером, когда вице-канцлер уединился для сна отдельно от жены (снова запой), Бехтеев нагрянул к нему в покои.

Согласный ехать в Париж, он развернул лист бумаги:

— Я все измыслил, ваше сиятельство, а о чем мыслил — тому следуют пункты… Первое, — провозгласил Бехтеев. — Ежели в Париже потребуют от меня рукописно, то с чем я прислан?

— А мы сочиним мемориал на имя министра Франции Рулье.

— Пункт вторый, — внятно читал Бехтеев. — Употреблять ли мне о своей персоне термины, како: прислан я от ея императорского величества Елисаветы кроткия или же токмо от вашего сиятельства в Париж направлен?