Валентин Пикуль - Пером и шпагой

— Жил один прынц в счастливой Аркадии, и жила пастушка, у коей был воздыхатель горячий и пылкий до игр усладительных…

Конец анекдота таков: Строганова сослали в деревни.

А муженек стал грозиться суровым расследованием, от кого рожден наследник престола Павел Петрович? И вообще — от кого рождены все остальные дети?.. Екатерина твердо решила: «Ну, миленький, этого вопроса вы не успеете выяснить…» Она — через Орлова — уже заручилась поддержкой гвардии.

Фридрих из Бреславля зорко следил за своим патроном:

— Какой олух! Открывает двери, держа палец под дверями…

И он предупреждал Петра, что русским доверять нельзя, особенно — гвардии русской. Но, залив с утра глаза себе крепким английским пивом, Петр уже ничего не видел, кроме Голштинии.

В один из дней Гришка Орлов появился у графа Сен-Жермена:

— Падре, ваш кошелек неистощим. Дайте еще раз денег на дела, которые…

— ..которые мне уже известны, — отозвался Сен-Жермен. — Но сначала, дружок, — посоветовал он Орлову, — растрать казенные деньги, а потом прибегай к помощи меценатов!

Орлов стащил казну артиллерийского ведомства. Гвардия бурлила, и теперь она в самом деле напоминала янычар с их знаменитым «котлом недовольства». Екатерина готовилась сделать последний шаг. Петр — не тетушка. За покойной тетушкой стоял ее отец, его слава, за нее горой была лейб-кампания, за нее были традиции войн и союзов. А что у этого забулдыги? Перстенек с изображением Фридриха, бутылка водки да трубка с табаком, от которой он блюет по углам, словно кошка худая…

Двор Петра III отправился на лето в Ораниенбаум, а Екатерина дала прощальную аудиенцию Бретелю. Свидание было приватно — во внутренних покоях, без свиты. Заметив, что взгляд французского посла задержался на скромном медном кувшине, одиноко стоявшем в углу, Екатерина подняла этот кувшин с пола и сказала:

— Вот, господин Бретель, смотрите! Я приехала в Россию, ничего за душой не имея, кроме этой жалкой посудины для умывания. И знали б вы, сколько я наслушалась упреков за свое бедное приданое! Люди, посол, иногда забывают, что бедность человека преходяща, и все может изменяться в его пользу. — .

Казалось бы, все уже ясно: «Вынь да положь!» Екатерина, как умная женщина, этим кувшином дала понять, что ей нужна финансовая помощь для дворцового переворота. Но на Бретеля напал какой-то стих недогадливости. Он прохлопал важный момент, и маркиза Шетарди, который возводил на престол Елизавету, из Бретеля не получилось. И сама Екатерина отпустила его без жалости: Франция, не раскусив намека на бедное приданое, теряла сейчас Россию как союзника на будущие времена.

Когда Бретель выходил из Зимнего дворца, его задержал вечно полуголодный, трясущийся от жадности пьемонтец Одар.

— Я родился нищим, — страстным шепотом сказал он послу. — И пришел к убеждению, что только деньги имеют значение в этом мире. О, как я жажду денег.., много денег… Дайте!

— Отстаньте хоть вы от меня! — выкрикнул Бретель, убегая.

Нет, он ничего не понял. Так и уехал. Екатерина же осталась в столице: своя рука владыка — делала что хотела. Нужные для переворота деньги она получила опять-таки от Англии!

Навестив усадьбу Гостилицы, Екатерина последний раз в жизни видела здесь своего мужа. В прусском мундирчике (голубое с серебром) Петр сидел в оркестре, пиликая на скрипице, и глаза его дремно закрывались от беспробудного пьянства. Возле ног Петра свернулась собачка. А напротив, развалясь телесами, восседала торжествующая Лизка Воронцова. В числе фавориток объявилась и новенькая — Чоглокова; причем, как и принцесса Бирон, тоже горбатая (странный вкус был у этого императора!).

28 июня двор выехал в Петергоф, где его должна была поджидать императрица. Но нашли только платье императрицы. Екатерины же нигде в Петергофе не оказалось. Искали долго…

Петр был смущен, он бегал среди дверей, звал ее.

— Может, под кроватью? — сказал вопросительно. Присел император всея Руси на корточки, заглядывая под кровать. Но, странное дело, и под кроватью Екатерины не оказалось!

Над прекрасным городом догорали белые ночи, и в пахучей тишине садов бродил по городу странный старик. Прямой, рослый, гладкобритый, в пышном старомодном парике. Челюсть у него — как кувалда, а зубы — крепкие, без изъяна. Блуждал он по набережным Петербурга, садился у воды, вступал в глухие переулки, что-то думал и бормотал невнятно. Казалось, что этот человек в старости ищет здесь то, что потерял еще в молодости…