Валентин Пикуль - Пером и шпагой

Разведка донесла, что — по слухам — Салтыков сильно болен.

— Жаль! — искренне огорчился король. — Просто жаль, что мы с ним противники. Будь другие времена, я послал бы ему письмо с пожеланиями скорее выздороветь… А теперь я должен только радоваться его болезни…

Король не знал, что накануне Салтыков собрал совет, и косица на затылке фельдмаршала тряслась от приступов гнева.

— Я болен и в гипохондрии жестокой плачу почасту. Вот уже немало дней прошло, как связи с австрияками не имею. А из Питера меня рвут, чтобы совместно побеждал.

Совместно.., с кем? Призрак мощи австрийской неуловим, а тень Дауна — не помощник в борьбе. Год потрачен бесплодно в ненужных маршах, чтобы поймать за хвост хоть кого-нибудь — союзников или противника!

Жезл фельдмаршала, сверкнув камнями, ударился в стол.

— Хватит! — сказал он. — Ныне стану просить об отозвании своем из армии. Может, я и вправду недалек.., другой бы дальше моего ушел! В командующих же хочу видеть после себя Петра Александровича Румянцева: молод, храбр, настырен, деловит, не пресмыкающ, не зазнаист, неподкупен и

— патриот дивный! Прощайте, люди русские, не поминайте меня лихом!

Петербург, его двор и окружение императрицы снова стали ломать голову

— кому быть главнокомандующим? Фермер уже изгадил свою репутацию, — ему нельзя доверять армии. Румянцев же — молод, сочли неудобным ставить под его команду таких стариков, как Фермер. Правда, зимой был выкуплен из прусского плена генерал Захар Чернышев, но Конференция побаивалась его строптивости. Напрасно Салтыков из армии требовал Румянцева, только Румянцева… Нет, Шуваловы ходу ему не давали. В главнокомандующие русской армии был назначен Александр Борисович Бутурлин.

Только придворные соображения выдвинули Бутурлина. Смолоду он был красив, как Аполлон, и юная Елизавета любила его без памяти. Пусть больная императрица потешится, видя своего облысевшего, спившегося любовника в чинах высоких. Бутурлин никакими талантами не обладал, его образование оставалось на уровне знаний царского денщика. Он даже не умел читать карту. Палец Бутурлина смело залезал в морские просторы.

— Армию двигать сюды, — говорил он, на что ему отвечали:

— Сюды нельзя, Александра Борисыч.., потопчешь! Пил Бутурлин, словно лошадь, — ведрами. И любил раздавать чины собутыльникам. Чем больше пиля, тем старше становились в званиях. Под утро, очухавшись, Бутурлин спрашивал:

— Петь, а Петь.., ты кто теперича?

— Кажись, капитаном сделали.

— Ой ли? А ты, Сень?

— Я уже в полковниках хожу…

В ответ слышалось тяжкое стариковское покашливание:

— Вы бы того.., поснижались! Эдак и меня скоро нагоните.

Пока ж Салтыков болел, а Бутурлин собирался отъезжать к армии, Фермер должен был исполнить одно решение Конференции, которое определяло судьбу войны и окончательно закрепляло шествие России по Европе.

— Ведено нам Берлин идти брать! — сказал Фермер. — И то исполнят пусть корпусами своими Чернышев с Тотлебеном…

Из песни слова не выкинешь, как не выкинуть и Тотлебена из русской истории. Мы опять сталкиваемся с парадоксом: доверенное лицо Фридриха, его же платный шпион, должен силой брать у короля его столицу. Но говорить о Тотлебене нельзя без того, чтобы сначала не пропеть возвышенного гимна сундукам. Боюсь, у меня не хватит умения сложить торжественную сагу в честь вещевой тары…

Тотлебен провел жизнь, сгорая на высоком костре страсти к различным сундукам. Страсть эта была почти чувственная (тару он обожал, как любовниц). Просматривая документы о нем, я все время встречал описание сундуков. Сундуки, сундуки, сундуки… Просто жил в сундуке! Разные были сундуки: начиная с громадных, обитых железом, с потайными замками, и кончая элегантными шкатулками. Узнав о походе на Берлин, граф Готлоб Курт Генрих фон Тотлебен загодя стал запасаться порожней тарой…

Осень в этом году была ранняя. Потекли дожди, развезло дороги. Копыта конницы оставляли в грязи глубокие лунки, солдаты с трудом выдирали ноги из слякоти. Русские теперь никуда не уклонялись — они шли прямо на Берлин.

Берлин! На славянской реке Шпрее с ее серебристыми в древности водами была деревенька по названию Берлин; в ней жили славяне; они ловили рыбу, охотились в дремучих лесах, жгли языческие костры, а вокруг — тишь, жуть, тьма, вой… Потом из деревни вырос городишко Славянский город Берлин!

Но вот явился бранденбургский маркграф Фридрих Железные Зубы, выстроил здесь замок, который и стал оплотом всего могущества Бранденбурга. За массивами камней, в окружении решеток, ютились члены Гогенцоллернского дома. Славяне заложили начало Берлина, славяне же и отстроили Берлин… Пройдет время, и Берлин станет столицей всей Германии! И никто уже не помнит тех первых пахарей и скотоводов, на костях которых покоится величие этого мрачного города.