Валентин Пикуль - Пером и шпагой

— Что надобно этой тетке? — спросил король.

— Ваше величество, она просит о месте для своего сына.

Свесясь с седла, Фридрих подъехал к старой женщине.

— Милая моя, — сказал он печально. — Как же я дам место вашему сыну, если завтра потеряю свое место — королевское!..

Глубокой ночью армии стали маневрировать, выбирая для себя более выгодные позиции; и получилось так, что Фермер вылез на прусские позиции, а Фридрих, боясь обхода, завел свою армию на позиции русских, — противники как бы поменялись местами.

Лошадь Фридриха на въезде в обгорелый Кюстрин чуть не раздавила копытами русского солдата; с ногами, перебитыми ядром, он полз на руках, отталкиваясь от земли…

— Отправьте его к моим хирургам, — наказал Фридрих. — Этот солдат молодец, и пусть живет молодцом!

Но это был жест (королевский жест). Остальных пруссаки добили нещадно. Сами же немцы признавались в этом:

«Много тяжело раненных русских, оставленных без всякого призрения на поле битвы.., кидали в ямы и зарывали вместе с мертвыми. Напрасно злосчастные бились между мертвыми, стараясь разметывать их и подниматься,

— другие трупы, на них бросаемые, тяжестию своею навечно отверзали для дышущих еще страшную могилу».

Перед сном Фридрих сказал де Катту:

— Сегодня, между нами говоря, было несколько моментов, когда казалось, что все летит к чертям… Завтра мы простимся с русскими, которых не могли сокрушить. Впрочем, можете посылать в Берлин реляцию о нашей полной победе!

Пусть так. Но сам-то он хорошо понимал, что это сражение нельзя называть победой. Треть его ветеранов осталась лежать за деревней Цорндорф. Впервые в жизни король встретил противника, который не ведал страха и усталости. Казалось, не прекрати король сражения, и оно длилось бы до тех пор, пока был бы жив хоть один русский солдат… Ночь была проведена неспокойно — в сомнениях.

Но едва рассвело, король был уже в седле.

— Зейдлиц, — позвал он. — Надо нам с тобой посмотреть, что там сделали за ночь русские…

Галопом вымахали они на окраину русского лагеря. То, что увидел король, потрясло его. Русская армия вызывающе стояла под ружьем, дымились фитили у пушек, эскадроны конницы помахивали хвостами, сверкали палаши и бронзовые латы кирасир… Русская армия в полной боевой готовности ожидала нового сражения!

— Они что-то слишком разлакомились. Но мы не доставим им этого удовольствия вторично… — И король поскакал обратно.

С севера уже спешила дивизия Румянцева, надо было спасаться. Фридрих развернул свою армию в Саксонию, где осенью его ждал ужасный разгром при Гохкирхене. Виной этого поражения был опять-таки Цорндорф, где король похоронил своих «силезских дьяволов».

Эта воинственная саранча, искусавшая австрийцев и французов, замертво полегла в битве с русскими медведями!

Фридрих теперь уже не издевался над Россией, он относился к ней с предельным уважением; через английского посла Ричарда Кейта король пожелал вступить в переговоры о мире, но Россия мириться с ним не захотела.

В эти дни Елизавета Петровна официально заверила Европу, что Россия будет бороться с Пруссией до конца, «хотя бы ей (России) пришлось пожертвовать для этого последним рублем и последним солдатом».

Виллим Фермер снял армию с позиций и тронулся в Померанию, где Конференция настигла его грозным приказом — поспешить в Петербург для оправдания своих поступков.

Императрица в эти дни устроила очередной скандал с Англией, требуя наказания журналистов в Лондоне, которые перепечатали цорндорфские реляции из берлинских газет, а не из петербургских «Ведомостей».

— Отчего такая несправедливость? — кричала она на Кейта. — Разве мои куранты не честны? Или мои газетеры писать не горазды?

Кейт сослался на свободу печати и свободу слова в Англии.

— Что мне свобода ваша? Мне правда нужна о России!..

Кстати, Людовик в Версале долго злорадствовал:

— Русским все-таки досталось… Я очень рад!

Но Париж остался Парижем: прекрасные женщины Франции, приветствуя победу русских, завели моду на бантики, которые называли «а 1а Цорндорф»…

В этом году русские не дошли до Берлина всего семьдесят пять верст. Но десять знамен армии Фридриха снова легли у ног Елизаветы. Она растрогалась и готова была простить Апраксина:

— Долго вы там старика еще ломать будете? Ежели не велика вина, так остается последнее средство: простить и выпустить!

Апраксина снова привели пред ясные очи судей.